Общеизвестен интерес русского образованного общества к французской культуре, ставший заметным с петровской поры и чрезвычайно усилившийся в конце XVIII и начале XIX века. Многочисленные отзвуки французской поэзии, ее переводы, переделки, реминисценции встречаются в лицейских стихах Пушкина, в творчестве Батюшкова, В. Л. Пушкина, Полежаева и других поэтов.
Так, И. И. Дмитриев (1760—1837) перевел на русский язык чуть ли не первое появившееся в печати произведение Беранже, его раннюю идиллию-диалог «Глицеру». Тонкая прелесть, поэтическое очарование стихотворения Беранже сохранились в этом первом русском переводе, напечатанном в 1805 году в третьем томе Сочинений И. И. Дмитриева. Русская поэзия угадала и оценила дарование поэта, никому еще не известного во Франции.
Вот этот перевод-переделка, в котором И. И. Дмитриев придал героине имя Людмилы.
ЛЮДМИЛА
(идиллия)
Старик
Кого мне бог послал среди уединенья?
Пастушка
Я, дедушка, со стороны,
Иду до ближнего селенья,
На праздник красный весны.
Старик
Чего же ищешь ты под тению кусточков?
Пастушка
Богатой ленты нет, так я ищу цветочков,
Чтоб свить себе венок и скрасить мой наряд...
Там есть красавица Людмила, говорят.
Старик
Но знаешь ли, где ты, соперница Людмилы?
Пастушка
Не ведаю.
Старик
Ты рвешь цветы с ее могилы.
В 1814 году Беранже написал песню «Истый француз» и спел ее перед адъютантами Александра I. Суть дела заключалась в том, что, выступая перед аудиторией, в которой поэт не мог не видеть врагов Франции,—-
правда, по его словам, проявлявших, в отличие от интервентов-англичан, «вежливость, необычайную у победителей»,— Беранже поставил себе целью сохранить все свое национальное достоинство как француза; не оскорбляя, не задирая своих слушателей и не позволяя себе выпадов по адресу побежденного Наполеона, он воспел в их присутствии былые победы французского оружия и превосходство французского искусства. Он выступил с несомненным патриотическим достоинством, и песня его, вероятно, была принята с уважением русскими слушателями.
Патриотический подъем, наступивший в русском обществе во время войны 1812 года и продолжавшийся после нее, не мог, однако, мириться с националистической шумихой той части французской поэзии 20-х годов, которая в своей борьбе с Реставрацией до крайности превозносила Наполеона, без конца славословя его победы и даже изображая самый поход 1812 года как одно из величайших его достижений. Патриотическая тема, постоянная в творчестве Беранже, тоже нередко связывалась у него с именем Наполеона и его победоносных войск. Мелькали иногда в песнях Беранже и неприязненные упоминания о русских, хотя и бесконечно далекие от той ненависти, с которой Беранже говорил об англичанах и Веллингтоне.
В связи с такими мотивами французской поэзии 20-х годов следует остановиться на песне «Рефутация г-на Беранжера», напечатанной в собрании сочинений Пушкина.
Отношение Пушкина к Беранже было сложным. «Беранже не поэт»,— писал он М. П. Погодину в 1832 году. В там же году в заметке о Гюго Пушкин иронически заявлял, что «первым лирическим поэтом почитается теперь несносный Беранже, слагатель натянутых и манерных песенок, не имеющих ничего страстного, вдохновенного, a в веселости и остроумии далеко отставших от прелестных шалостей Колле». Неодобрительные высказывания Пушкина объяснялись и различием общественно-эстетических позиций обоих поэтов, и, наконец, политическими причинами, в частности, противоположными взглядами Пушкина и Беранже на польскую революцию 1831 года. Впрочем, в других случаях Пушкин бывал милостивее и, например, по поводу песни «Король Ивето» писал в 1836 году: «Она очень мила (и чуть ли не лучшая из всех песен хваленого Беранже)».
Песня «Рефутация г-на Беранжера» как будто отвечает отрицательным высказываниям Пушкина о Беранже. Однако нам трудно поверить в авторство Пушкина—и не только из-за отсутствия пушкинского автографа. «Рефутация г-на Беранжера» пародирует известную песню французского поэта 20-х годов Эмиля Дебро: -«Ты помнишь ли?—промолвил капитан» («Те souviens-tu, disait un capitaine»). Зачем было бы Пушкину опровергать
Беранже на основании песни Эмиля Дебро - вовсе непонятно: Пушкин хорошо знал Беранже и держал в своей библиотеке ряд его изданий. Словом, пересмотр этого вопроса пушкинистами весьма желателен. Отношение Пушкина к Беранже было, как уже сказано выше, весьма сложным, возможно—временами менявшимся, но если бы Пушкин совсем его не ценил, то по-другому бы относился к Д. Т. Ленскому, переводчику песен Беранже. Между тем известно, что на его «переводы песен Беранже обратил внимание Пушкин и поощрял молодого Ленского продолжать свои опыты, предсказывая ему известность».
Из близких Пушкину людей большой интерес к Беранже проявляли В. Л. Пушкин, П. Вяземский, А. Дельвиг. Очень любивший Беранже В. Л. Пушкин (1770—1830), по преданию, умер с его книгой ib руках. «Какую песню из Beranger перевел дядя В. Л.? — шутливо писал Пушкин в июле 1825 года Вяземскому из Михайловского.— Уж не «Le bon Dieu» ли? Объяви ему за тайну, что его в том подозревают в Петербурге и что готовится уже следственная комиссия». Известный пушкинист Б. Л. Модзалевекий утверждает, что В. Л. Пушкин «действительно перевел песню Беранже «Le bon Dieu», но перевод этот доныне не опубликован, и неизвестно, сохранился ли. Ту же песню в 20-х годах перевел А. Дельвиг.
Цензура николаевского (времени неукоснительно затрещала книги Беранже, препятствовала проникновению их в Россию. Сборники Беранже «Песни» и «Новые песни» были запрещены еще в 1825 году. Изданная в 1831 году во Франции книга «Дополнение к Песням Беранже» подверглась той же участи. Петербургский комитет цензуры иностранной, признавая книгу по революционному, нечестивому и безнравственному духу ее противною цензурным правилам, положил: запретить оную безусловно». «Новые и последние песни», изданные в 1833 году, были тоже запрещены. Когда газета «Московские ведомости» напечатала в 1858 году статью «Беранже и его политические мнения», министр народного просвещения Норов приказал дать газете суровый нагоняй, в частности, на том основании, что «французские сочинения Беранже у нас запрещены по распоряжению цензуры иностранной».
Переводы песен Беранже на русский язык долгое время запрещались полностью. Вот почему Пушкин пугал своего дядю следственной комиссией. Это не значило, конечно, что никто не пытался переводить Беранже, но такие переводы обречены были оставаться рукописными. Редчайшим исключением было появление двух «подражаний» Беранже в книге Виктора Теплякова «Стихотворения» (СПб. 1836),— того Теплякова, о «Фракийских элегиях» которого, входящих в эту книгу, столь одобрительно отозвался Пушкин. Тепляков вольно перевел две песни: «Счастье» и «Моя старушка».
Переводами из Беранже впервые основательно и настойчиво занялся Д. Т. Ленский (1805—1860), известный водевилист, автор «Льва Гурыча Синичкина». «Не зная цены своему поэтическому дарованию, Ленский высоко дорожил своим сатирическим — очень скромным — талантом,— писал в 1877 году знавший его П. А. Каратыгин.— В наше время В. С. Курочкин (ныне покойный) снискал себе известность переводами песен Беранже; но Ленский за тридцать лет до него переводил песни этого же поэта, и если бы мог издать их (а не мог по милости цензуры своего времени) — то без сомнения заслужил бы внимание современников и потомства».
После смерти Беранже «Современник» напечатал в 1857 году (т. 66, ч. I, № 11) девять переводов Ленского (большинство этих переводов Ленскому удалось напечатать в журналах 40-х годов), позволяющих судить о его незаурядном для своего времени переводческом таланте. Стих Ленского легок, гибок, интонационно богат, и поэт хорошо владеет им. Некоторые песни Беранже переданы Ленским точно и полно («Вельможа», «Ты и Вы»), в других же случаях он сбивается на вольный перевод, свободно отходя от оригинала, пропуская отдельные строфы (цензурные «прижимки» тут явно ни три чем) или сочиняя свои собственные и добавляя в песню личные моральные поучения, так что иной раз перевод становится крайне далек от оригинала («Гадальщица»). Некоторые из переводов Ленского были положены на музыку и пользовались большой популярностью в начале XX века,— например, перевод «Нищей».
В «Современнике» были напечатаны «Вельможа», «Добрая старушка», «Надгробный камень», «Старый бродяга», «Ты и Вы», «Падающие звезды», «Нищая», «Пять этажей», «Пятьдесят» (а также перевод не принадлежащей Беранже песни «Письмо рекрута из Африки во Францию невесте»). Еще два перевода Ленского — «Гадальщица» (перевод песни «Карты или Гороскоп») и «Фрак»— напечатаны в книге «Песни Беранже в переводах русских писателей», М. I860. Ленский переводил и другие песни Беранже, но эти его переводы, ходившие в списках, остаются пока неопубликованными.
Русская революционно-демократическая критика в лице Белинского воздала французскому поэту ту высокую и справедливую оценку, которой Беранже ни в 30—40-х годах, ни даже позднее у себя на родине не получил. (Великому русскому критику не пришлось написать о Беранже специальную статью, но в своих многочисленных отдельных высказываниях он определил главнейшие заслуги и художественное значение Беранже.
Считая Беранже французским национальным поэтом, «которого знают все сколько-нибудь образованные классы», Белинский подчеркивал, что Беранже — народный поэт, «тот, которого весь народ знает». Народность Беранже Белинский видел в его умении правдиво отображать действительность, в его демократизме, передовой идейности, в «народной форме» его песен. Сознавая, что Беранже недооценен у себя на родине, Белинский постоянно подчеркивал его громадный поэтический талант, указывая, например, что Беранже — «единственный великий их (французов. — Ю. Д.) лирик».
Все эти и многие другие, хоть и вскользь брошенные, замечания Белинского привлекали и усиливали интерес демократических кругов русского общества к Беранже. В 1840-х годах переводами песен Беранже увлекся Аполлон Григорьев. «Перевести Беранже считаю за notion meritoire, ибо это поэт истины, поэт будущего»,— писал он. В 1846 году поэт рассчитывал даже издать сборник своих переводов, но эта мечта не сбылась. Переводы Аполлона Григорьева увидели свет лишь в периодике 40—60-х годов. Всего было им переведено семь песен, но в блоковском издании стихотворений Григорьева их приведено только пять. Из переводов Григорьева особенно часто перепечатывался перевод «Народной памяти». Григорьев перевел также «Сильфиду», «Падучие звезды», «Начнем сызнова», «Мой челнок», «Элегия на смерть двух молодых людей» (песня «Самоубийство») и «Наполеоновский капрал» (песня «Старый капрал»).
Существует предположение, что непродолжительный интерес к Беранже объяснялся у Аполлона Григорьева его временным сближением с кружком Петрашевского. Очень возможно. Петрашевский необыкновенно высоко ценил Беранже. В своем «Карманном словаре иностранных слов», объясняя слово «ода», он писал, например: «Французы, может быть, ни к одному из своих писателей не чувствуют такой симпатии, как к Беранже. У них значение Беранже важно: это не простой народный весельчак; несмотря на легкую, шутливую форму, поэзия его имеет глубокий смысл, и он правду оказал: «Сквозь веселость моей книги сияет бог; я верю, что он наблюдает нашу жизнь, что он благословляет мою бедность. Послушный его голосу, из тюрьмы взываю я к его духу. Он учит меня смеяться над великими мира сего». Вся эта часть объяснения слова «ода» была зачеркнута царским цензором. Петрашевский переводил и песни Беранже; может быть, справедливо предположение о том, что он был «первым в России переводчиком стихотворения Беранже «Les Fous». Его ли, или чей-то другой перевод «Безумцев» (не дошедший до нас) был прочитан Н. С. Кашкиным на собрании петрашевцев 7 апреля 1849 года, в день рождения Фурье.
Другие члены кружка петрашевцев — Спешнев, Кашкин, молодой Достоевский, поэты Пальм, Дуров, Плещеев —также высоко ставили французского народного поэта. Так еще более укреплялся в революционно-демократических кругах русского общества середины XIX века повышенный интерес к Беранже, в разной мере поддерживаемый Герценом, Чернышевским, Добролюбовым и обосновавший появление двух замечательнейших интерпретаторов поэзии Беранже - Василия Курочкина и М. Л. Михайлова.
Подъем освободительной борьбы в русском обществе на рубеже 50—60-х годов определил собою боевую деятельность Чернышевского. Полны смелой решительности, глубины и обоснованности его высказывания о Беранже. Чернышевский относил французского поэта к истинным талантам, вдохновляющимся «стремлениями, которые движут жизнью нашей эпохи». «Произведения Беранже, Жорж Санда, Гейне, Диккенса, Теккерея внушены идеями гуманности и улучшения человеческой участи». Но для Чернышевского Беранже велик не только своими гуманистическими идеями: сила поэта-демократа в том, что он правдиво выражал стремления «простолюдинов» своего времени и звал народ к свержению Реставрации.
С юности любя Беранже, Чернышевский сохранил эту любовь на всю жизнь. В тюрьме, в Петропавловской крепости, Чернышевский перевел из автобиографии поэта рассказ о тетушке Жари. Много позднее, в 80-х годах, скептически отозвавшись о путях развития французской поэзии XIX века в целом, Чернышевский заметил: «Исключений мало, кроме
Беранже». Нет никакого сомнения в том, что Чернышевский оказал значительное влияние на Курочкина и Михайлова в их горячем стремлении пропагандировать творчество Беранже.
Василий Курочкин (1831—1875) начал переводить Беранже еще в Дворянском полку, где он находился в 1846—1849 годах. Первые переводы Курочкина, напечатанные в журналах середины 50-x годов, по словам одного современника, «разом обратили на него внимание всего общества: они были до того рельефны и звучали таким естественным юмором, что сейчас же клались на ноты и распродавались в бесчисленном количестве экземпляров». В 1858 году Курочкин издал книгу своих переводов из Беранже, много раз затем переиздававшуюся с дополнениями (последнее прижизненное издание — шестое — вышло в 1874 г.). Всего Курочкин перевел 89 песен Беранже.
Успех книги объяснялся не только исключительной одаренностью переводчика, но и тем, что книга пришлась ко времени, ответив подъему демократического движения в русском обществе и обострению социальной борьбы. После смерти Николая I царской цензуре, пропускавшей дотоле лишь немногие переводы Беранже (типа песен, переводившихся Тепляковым и Аполлоном Григорьевым), уже труднее было препятствовать переводам его политических и сатирических песен, хотя, разумеется, она не переставала запрещать или уродовать отдельные переводы.
Близкий к Беранже по своему жизнерадостному, колоритному дарованию, искрящемуся всеми оттенками сатиры и юмора, по виртуозному владению формой песни, наконец по самому характеру своего стиха — грациозного, гибкого, изящного, построенного на разговорной интонации и украшенного богатой рифмой, Курочкин словно самою природой создан был для того, чтобы переводить Беранже.
Принципы художественного —особенно поэтического — перевода в эпоху Курочкина еще не были определены. Это уже видно на примере Ленского. Курочкин не выработал и I
для себя единой и устойчивой системы перевода. Напротив, он избегал каких-либо стеснявших его творческую свободу требований и охотно уступал минутному настроению, прихоти, капризу. Поэтому переводы его неровны. Многие песни Беранже переданы им в основном точно: дан перевод всех строф, сохранено главное образно-смысловое богатство оригинала, взят близкий размер, удачно передан рефрен, соблюдены строфика и порядок чередования рифм. Но в других случаях Курочкин в том или ином отношении, и порою далеко, отступал от этой точности.
Принцип полнейшей творческой свободы иногда приводил Курочкина уже к произволу. Бывали случаи, когда Курочкин вовсе не переводил какую-либо строфу песни — и не в зависимости от цензурного давления, а потому, что эта строфа казалась ему неважной или не «выходила» (в переводе («Старушка», «Пир на весь мир», «Слава богу, я жив и здоров», «Прощание»). Иной раз при повторной публикации своего перевода Курочкин выбрасывал из него строфу («Гастрономы», «Бегом»). Особенно частым обычаем у Курочкина было давать беранжеровским песням произвольные заглавия: песню «Измены Лизетты» он озаглавил «Расчет с Лизой», песню «Охотник и молочница» назвал «Стрелок я поселянка», песню «Розетта» — «Лиза», песню «Бесконечно малые, или Правление старейшин» —«Будущность Франции», песню «Мое излечение» — «Действие вина» и т. д.
В ряде случаев Курочкин намеренно русифицировал песни Беранже, заменяя в них французские собственные имена, названия, бытовые явления и понятия - русскими. В песне «Расчет с Лизой» Линдор превращен Курочкиным в «юнкера», Мондор — в «улана», Клитандр — в «студента». Король Ивето стал у Курочкина «царем Додоном». Целый ряд французских феодальных понятий в переводе «Маркиза де Караба» заменен русскими или просто опущен. В «Неграх и марионетках» Курочкин заменил полишинеля на «петрушку», а комиссара — на «будочника». В «Господине Искариотове» французские понятия заменены упоминаниями о «гласности», о «всеобщем зле от взяток». Переводя «Жака», Курочкин устранял все французские реалии, и песня Беранже зазвучала как проникновеннейшее стихотворение о русских угнетенных крестьянах-бедняках.
Многие вольности Курочкина объяснялись также непрестанной борьбой поэта с царской цензурой. Цензура придиралась к его переводам, запрещала их, требовала переделок, притупляющих политическую остроту оригинала. Однако революционный демократ Курочкин не был и не мог быть здесь терпеливой и покорной жертвой. Напротив, он много раз давал бой цензурному деспотизму именно своими переводами из Беранже, и отсутствие точных требований к переводу только развязывало ему руки. Так, например, с помощью приема русификации Курочкин порою преследовал весьма важные цели. В его переводе «Навуходоносора» читаем:
В тогдашней «Северной пчеле»
Печатали неоднократно,
Что у монарха на челе
След царской думы необъятной.
Это упоминание верноподданнической булгаринской газете, которого, конечно, нет у Беранже, сразу вскрывает крамольное намерение Курочкина—не только приспособить данную песню к условиям русской действительности, но направить ее сатиру по определенному русскому адресу, проводя при ее помощи аналогию между Навуходоносором и Николаем I. Такова же цель и следующих строк (рефрена этой песни), тоже целиком сочиненных Курочкиным: «Был съеден незабвенный царь» и «Как в бозе сгнил последний царь». Словечко «незабвенный», выделенное у Курочкина курсивом, опять-таки относилось к Николаю I, которого его преемник Александр II, вступая на престол, назвал в манифесте «незабвенным нашим родителем»; словечко это постоянно мелькает у Герцена и Огарева как иронический эпитет к имени Николая. Само собой разумеется, что подобный перевод не мог быть напечатан в России и был опубликован только за границей.
Случай с переводом «Навуходоносора» характерен для стремления Курочкина вольно интерпретировать Беранже, особенно его политические песни, не только русифицируя, но и переделывая их, чтобы сделать эти песни активным участником борьбы против самодержавия, а самого Беранже — как бы новым русским поэтом из лагеря «Современника» и «Искры». Таковы, например, переводы-переделки «Маркиз де Караба», «Господин Искариотов» и др.
Именно эта сторона деятельности Курочкина как переводчика Беранже больше всего озлобляла русские правящие сферы. Один из видных чиновников министерства внутренних дел писал в 60-х годах: «Обладая легким, гибким и звучным стихом, г. Курочкин посвятил себя преимущественно не переводам, а переделке на русский лад песен Беранже. Сохраняя часто дух подлинника, он очень ловко умеет применять разные куплеты Беранже к нашим современным обстоятельствам, так что в сущности Беранже является только сильным орудием, и под прикрытием его имени г. Курочкин преследует свои цели; например, известно, как в последнее время пристрастно смотрит периодическая литература на отношения нашего дворянского сословия к народу; г. Курочкин, принадлежа к гонителям высших классов нашего общества, переводит известную пьесу Беранже «Маркиз де Караба», где, между прочим, находятся подобные стихи:
...Слушать, поселяне!
К вам, невежды, дряни,
Сам держу я речь.
Я опора трона,
Царству оборона
Мой дворянский меч и т. д.»
Озлобление царского чиновника вполне понятно, потому что в оригинале, действительно, нет ни этих строк, ни слова «царство». Речь маркиза у Беранже такова: «'Вы, священники, попечители о бедных, вы, смотрители
замков, вы, вассалы, вы, владельцы вассальных леиов, и вы, холопы,— знайте... что это я единственный восстановил на троне моего короля».
Некоторые вольные переводы Курочкина были очень удачны, так как Курочкин по мотивам Беранже создавал, в сущности, превосходное русское стихотворение. «Господин Искариотов»— в своем роде шедевр. Прав был С. В. Максимов, говоривший о «прекрасных переводах и счастливых переделках В. С. Курочкина». Однако такая крайняя свобода обращения Курочкина с французским оригиналом была все же исключением в его переводческой деятельности. В преобладающем большинстве случаев Курочкин переводил Беранже с любовным тщанием, а иные отказы его от передачи деталей оригинала или от беранжеровокого размера песни и строфики вызваны как раз стремлением лучше передать главное. В лице Курочкина, несмотря на все его вольности (за которые на него столько нападали, особенно из реакционного лагеря), Беранже, смело можно сказать, встретил переводчика конгениального, всем своим мировоззрением и всем строем своего дарования необыкновенно родственного ему.
Переводам Курочкина из Беранже посвятил специальную статью в «Современнике» (1858, кн. 12) Н. А. Добролюбов. Называя Беранже «одною из лучших поэтических личностей современной Европы», одним из немногих людей, обладающих «высшим, гуманным взглядом», отмечая, что ему присущ «инстинкт... благородной натуры», Добролюбов писал: «Гуманное чувство самой чистой и справедливой любви к народу и к его благу действительному, а не нарицательному только, выражается во всех почти песнях Беранже». Указывая, что Курочкин — «лучший у нас переводчик Беранже» я что вообще его переводы «принадлежат к числу лучших поэтических переводов, существующих в русской литературе», Добролюбов вместе с тем за многое Курочкина упрекал. Например, за неоднократные «смягчения» оригинала; правда, критик давал понять, что тут во многом повинен цензурный гнет: «Впрочем, в большей части подобных случаев мы не обвиняем г. Курочкина: его перевод назначался для русской публики и потому, кроме личного искусства переводчика, требовал еще соблюдения некоторых других условий, не существовавших для французского поэта». Упрекал Добролюбов Курочкина в том, что он иногда переделывает, а не переводит Беранже, что эти переделки не всегда ему удаются и ослабляют силу стиха французского поэта, что он произвольно изменяет некоторые мысли Беранже или просто не может их как надо передать, что он вводит ненужные русизмы. «Впрочем, мы должны заметить, что такие уклонения от существенного смысла подлинника г. Курочкин позволяет себе довольно редко. Большею частию переводы его верно
воспроизводя г то общее впечатление, какое оставляется в читателе пьесою Беранже».
Многие принадлежащие Курочюину переводы песен Беранже были положены на музыку русскими композиторами. А. С. Даргомыжский написал музыку к «Старому капралу», «Знатному приятелю» (у композитора озаглавлено «Червяк»), Ц. Кио— к «Вину и кокетке», Н. М. Стрельников — к песне «Весна и осень» и др.
. Одновременно с Курочкиным другим замечательным переводчиком Беранже был поэт М. Л. Михайлов (1829—'1865), революционный демократ, приговоренный царизмом в 1861 году к каторге и вечному поселению в Сибири. Широко образованный человек, тонкий знаток французской литературы, совершивший поездку во Францию в конце 60-х годов, М. Л. Михайлов из всех французских поэтов больше всего любил Беранже и перевел около шестидесяти его песен.
Когда именно Михайлов начал переводить Беранже — точно не установлено. До своего ареста он напечатал всего лишь перевод песни «Залога» —в 1859 гаду. Все последующие переводы появились в печати уже после его смерти. Небольшая часть их 'была напечатана между 1867—1871 годами в журналах «Дело» и «Отечественные записки» за подписью М. М-ов, или М. Л. М., или заподписью подруги поэта Л. Шелгуновой. Затем несколько переводов было напечатано в «Русской мысли» между 1882—1888 годами за подписью М. Илецкий. Мечта Михайлова издать свои
переводы из Беранже отдельной книгой не сбылись, и они впервые полностью были опубликованы лишь в 1934 году в полном собрании его стихотворений.
Царская цензура принимала все меры, чтобы не допустить публикацию стихотворений «каторжанина». В 1861 году готовилась к изданию книга Михайлова, но после его осуждения была запрещена. После смерти поэта один петербургский.издатель намеревался в 1866 году выпустить сборник его стихотворений и даже отпечатал его без предварительной цензуры; издание было запрещено и подверглось уничтожению. Лишь в 1890 году могло выйти первое собрание стихотворений Михайлова, но цензура изъяла ряд переводов из Беранже или подвергла их купюрам. Цензор на все лады выражал неодобрение песням Беранже: в песне «Бедняки» «в двух строфах стихотворения изображается ничтожество царского сана»; песня «Придворный кафтан» «проникнута адским сарказмом над этикетом при дворе»; в «Простолюдине» «встречаются резкие нападки на дворянство»; в «Паяце» «вельможа приравнивается паяцу, готовому угождать всякому властелину»; в «Старике бродяге» «помещены горькие сетования 'бродяги на людскую индифферентность, воспитавшую его бродягой»; в «Муравьях» «неприличное осмеяние всемирного потопа».
Подчеркиваем, что все эти резолюции царской цензуры обращены уже не против каких-либо «злоумышлении» переводчика в интерпретации беранжеровского оригинала, но против самого этого, точно переведенного оригинала.
В отличие от Курочкина, который сам был автором блестящих сатирических стихотворений, стяжавших ему не меньшую известность, чем его переводы, апотому относился к Беранже, как равный к равному, позволяя себе порою и своеволие, Михайлов был переводчиком по преимуществу, и его отношение к Беранже полно большого пиетета. Михайлов дисциплинирован, строг и точен в передаче образно-смыслового и притом специфически французского, не русифицированного богатства оригинала и тщательно воспроизводит его формальные особенности. Но у Михайлова нет той рубенсовской щедрости красок, той заразительной, бьющей через край веселости, которые так свойственны Курочкину: он более сдержан, суховат, серьезен, и юмор у него часто уступает место язвительности, желчному, раздраженному сарказму. Тяжелые условия каторги не могли не наложить своего отпечатка на творчество Михайлова, сделавшего почти все свои переводы из Беранже именно в Сибири.
Огромным достоинством Михайлова было то, что Беранже в его переводах передан гораздо 'более заботливо и тщательно — так, как этого хотелось Добролюбову. Михайлов словно стремился уточнить и дополнить то представление о французском поэте, какое создавалось у русского читателя по переводам Курочкина. И если Курочкину очень нравилась жизнерадостная веселость сатиры Беранже, то Михайлов больше стремился передать политическую страстность французского поэта, его патриотический пыл и революционные стремления. Давая в более уточненном переводе ряд песен, уже переведенных Курочкиньм, Михайлов, кроме того, впервые перевел: «Может быть, последнюю мою песню», «Богиню», «Четырнадцатое июля», «Тень Анакреонта», «Изгнанника», «Узника», «Камин в тюрьме», «Простолюдина» и др.
В последние годы своей жизни переводить Беранже взялся Л. Мей (1822—1862). Начиная с 1858 года он перевел 39 его песен.
Подобно переводам Михайлова, меевские переводы свидетельствовали и о любви русской культуры к великому французскому поэту, и о неудовлетворенности свободными приемами многих курочкинских переводов. Сам Мей называл иные свои переводы из Беранже «переделками»; однако в ряде случаев его переводы точнее переводов Курочкина. Правда, и они не лишены попыток русификации, а также мелких неточностей, личных или цензурных смягчений фривольности или политической остроты оригинала (по поводу этих неточностей и смягчений можно сказать, что Михайлову своими переводами приходилось уточнять не только Курочкина, но и Мея). Бог у Мея заменен аллахом, ангел-хранитель — духом-покровителем, ад — Тартаром и т. п. Это, конечно, цензурные насилия. Мей стремился тщательно передавать французскую
специфику песни и, например, в «Жаке» точно передал последнюю строфу рефрена: «Будет сейчас комиссар короля».
Мей охотно переводил эротику Беранже, некоторые его сатирические песни ('«Похвальное слово каплунам», «Простолюдин», «Скоморох», «Звонарь», «Старого платья продать» и др.) и перевел несколько песен о народе («Жак», «Рыжая Жанна», «Цветочница и могильщик», «Маркитантка»).
Богатство языка, большое интонационное разнообразие, стремление тщательно передавать размер оригинала, искать незатасканную рифму сочетаются, однако, у Мея с вялостью, небрежностью, недоработанностью стиха. Переводы Мея были изданы отдельной книгой: «Песни Беранже в переводах Л. Мея». СПб., 1887.
В 60-х годах песни Беранже переводили М. П. Розенгейм (1820—1887), а также Ф. Ромер, гр. Мамуна, Н. Кельш, фон Мендгейм.
Высокоположительное отношение к Беранже со стороны русской революционно-демократической критики, талантливых поэтов-переводчиков и композиторов содействовало большой популярности Беранже в России начиная с 60-х годов. Его песни часто исполнялись на концертах, а выступления Курочкина на литературных вечерах с чтением своих переводов превращались в настоящий триумф. Вот, например, одно его выступление в 1862 году: «На этом же вечере Курочкин читал «Господин Искариотов, патриот из патриотов»; казалось, что потолок обрушится от рукоплесканий и криков, всякий раз сопровождавших слова: «Тише, тише, господа: господин Искариотов, патриот из патриотов, приближается сюда». Русская демократия любила и пела песий Беранже; известен даже случай, когда его песня «Старый капрал» была последним утешением русского революционера накануне его казни. Речь идет о революционере Валериане Осинском; это был один из учредителей «Земли и воли», террорист, приговоренный к расстрелу, но по личному приказанию Александра II повешенный 14 мая 1879 года. «...Валериан Осинский ни на минуту не мог успокоиться,— пишет свидетель последних часов его жизни.— Его нервно-подвижная натура вполне сказалась в эту ночь. Он перебрасывался отдельными фразами, шифровал, говорил с соседями по камерам условным языком или цифрами....В заключение, помню, обратился он ко мне с просьбой, чтобы я спел ему Беранже «На смерть капрала». Нечего и говорить, что мне было совсем не до песен; однако сознание, что я своим пением доставлю, не скажу, удовольствие, но, может быть, отвлеку его мысли в сторону или просто сокращу время,— это сознание меня ободрило, и я стал петь. В эту ночь он заставил меня повторить три раза «На смерть капрала», где, как известно, рассказывается о том, как наполеоновский капрал шел к расстрелу. Бедный Валериан! Он все надеялся, что будет расстрелян».
Интерес и любовь к Беранже не угасали и у последующих поколений русских революционеров. 3. Л. Старицыной удалось установить, что Беранже был одним из любимых поэтов В. И. Ленина. По свидетельству ряда лиц, связанных с Лениным долгими личными отношениями, Владимир Ильич хорошо знал песни Беранже и любил слушать их чтение на собраниях и домашних вечерах своих товарищей по революционной борьбе.
В 70-х годах появляются новые переводчики Беранже. В 1874 году Н. Лебедев издает свои переводы песен Беранже, дотоле не переведенные русскими поэтами. Издание это симптоматично как попытка начать перевод полного собрания песен Беранже. Эту попытку с успехом продолжили переводчики И. Ф и А. А. (М. А.?) Тхоржевские, печатавшиеся под псевдонимом Иван-да-Марья (одно время почему-то установилась «традиция» перепечатывать их переводы только под именем И. Ф. Тхоржевского). Желая издать первое русское полное собрание песен Беранже, они решили доперевести все то, что оставалось неизвестным русскому читателю: это были прежде всего многие политические песни. Тхоржевокие отнеслись к делу с большой заботой: они правильно расшифровали исторические и политические упоминания, 'намеки я иносказания оригинала; их точные в смысловом отношении переводы Обычно удачны и по форме, зачастую превосходны; лишь в редких случаях воля к точности отяжеляла песню.
Тхоржевоюие вдобавок поставили себе целью издать полное собрание песен Беранже отдельными выпусками, ценою по 20 коп., то есть сделать издание доступным для самого широкого, народного читателя. Свою задачу они пытались осуществить в начале 90-х годов в Тифлисе. Это была пора злейшей реакции в жизни русского общества. Естественно, что царская цензура встретила их в штыки, и предпринятое издание превратилось в нескончаемую дуэль переводчиков с цензурным ведомством. Сколько ни старался И. Ф. Тхоржевский убедить цензоров, что полное собрание песен должно быть действительно полным, сколько ни придумывал он хитроумнейших доводов в доказательство «безвредности» той или иной песни Беранже и даже полезности публикации ее перевода, сколько ни твердил, например, по поводу «Моей республики», что эта песня в переводе Иван-да-Марьи уже была ранее разрешена петербургской цензурой и что нет в сущности в ней ничего крамольного, если «пределы республики определяются столом и кружками и.... эта республика падает при одном появлении Лизетты», — цензурный комитет запретил и эту песню, и целый ряд других.
«Полное собрание песен Беранже в переводах русских писателей», изданное под редакцией И. Ф. Тхоржевского в Тифлисе в 1894—1895 годах, было впоследствии, в 1914 году, переиздано Вольфом с некоторыми дополнениями. Однако и вольфовское издание хранит варварские следы вмешательства царской цензуры. Переводы самих Тхоржевских особенно изуродованы. В ряде случаев цензура выбрасывала из песен целые строфы (см., например, «Старого сержаита»). Слова «короли», «цари» всюду заменены словом «вожди». Цензура заставляла Тхоржевских превращать монаха в дервиша, папу — в капуцина, пономаря— в... школьного сторожа. Чтобы напечатать песню о Трестальоне, Тхоржевские вынуждены были озаглавить ее «Слово о Талейране», вследствие чего получилась полная, но «успокоившая» царскую цензуру, бессмыслица... Никто, пожалуй, из русских переводчиков Беранже не подвергался такому дотошному и озлобленному преследованию, какТхоржевские.
В обоих указанных изданиях встречается ряд имен новых переводчиков, появившихся за время '1870—1910 годов. Это были И. Альдонский, В. Струве, Густав не-Надо (псевдоним сатирика Н. П. Кильберга), причем в издании 1914 года особенно обращают на себя внимание темпераментные переводы политической лирики Беранже, подписанные инициалами А. П.
На рубеже XIX века поэт Аполлон Коринфский (1868—1936) поставил себе задачей самолично перевести всего Беранже. Решительно все перевести он не смог и вынужден был в иных случаях обращаться к помощи переводов Ленского, Курочкина, Михайлова, Мея, Розентейма, Тхоржевских. Вместе с тем очевидно, что Коринфский желал вести войну с переводами Курочкина и вытеснить их своими как более «точными».