Я даю тебе себя самого раньше всяких наставлений и заповедей;
Ну, а ты отдаешь ли мне себя? Пойдешь ли вместе со мною в дорогу?
Будем ли мы с тобой неразлучные до последнего дня нашей жизни?
НА БРУКЛИНСКОМ ПЕРЕВОЗЕ
Река, бурлящая подо мной! Тебе смотрю я в лицо!
Вы, тучи на западе, ты, солнце почти на закате, вам также смотрю я в лицо.
Толпы мужчин и женщин, в будничных платьях, как все вы мне интересны!
И тут, на пароме, сотни и сотни людей, спешащих домой, вы все для меня интересней, чем это кажется вам,
Вы все, кто от берега к берегу будете год за годом переезжать на пароме, вы чаще в моих размышленьях, чем вам могло бы казаться.
Неощутимую сущность мою я вижу всегда и во всем.
Простой, компактный, слаженный строй,— пускай я распался на атомы, пусть каждый из нас распался,— мы все — частицы этого строя.
Так было в прошлом, так будет и в будущем,
Всечасные радости жизни — как бусинки в ожерелье — при каждом взгляде, при каждом услышанном звуке, везде, на прогулке по улицам, при переезде реки,
Теченье, так быстро бегущее, спешащее вместе со мною туда, далеко,
И следом за мною — другие, и связь между ними и мной,
Реальность этих других, их жизнь и любовь, и слух, и зренье.
Другие взойдут на паром, чтоб с берега ехать на берег,
Другие будут смотреть, наблюдая теченье,
Другие увидят суда на севере и на западе от Манхаттена, и Бруклинские холмы на юге и на востоке,
Другие увидят большие и малые острова,
Полвека пройдет, и на переправе их снова увидят другие, и снова солнце увидят, почти перед самым закатом,
И сто лет пройдет, и много еще столетий, и все это снова увидят другие,
И будут радоваться закату, и спаду прилива, и обнажившему берег отливу.
Ничто не помеха — ни время, ни место, и не помеха — пространство!
Я с вами, мужчины и женщины нашего поколения и множества поколений грядущих,
И то, что чувствуете вы при виде реки или неба — поверьте, это же чувствовал я,
И я был участником жизни, частицей живой толпы, такой же, как всякий из вас,
Как вас освежает дыханье реки, ее широкий разлив — они и меня освежали,
Как вы стоите над ней, опершись о перила, несомые быстрым теченьем, так сам я стоял, уносимый,
Как видите вы, так видел и я неисчислимые мачты, широкоствольные трубы больших пароходов я видел.
Я сотни раз пересекал эту реку и видел солнечный диск почти перед самым закатом,
Я видел декабрьских чаек, я видел, как на недвижных крыльях они парят над водой, слегка покачиваясь в полете,
Я видел, как желтый луч зажигает их оперенье, но часть его остается в глубокой тени,
Я видел медлительные круги, друг за дружкой бегущие борозды от кораблей, направлявшихся к югу,
Я знаю, как небо, по-летнему синее, отражается в тихой воде,
Я знаю, как ослепляет сверкающий солнечный след,
Как выглядит ореол из лучей, подобных тончайшим центростремительным спицам, вкруг тени, упавшей от моей головы на воду, искрящуюся под солнцем,
Я любовался прозрачной дымкой, окутывающей холмы на юге и юго-западе,
Смотрел на дымы, косматые, словно овечье руно, и чуть отливавшие фиолетовым,
Смотрел на внешнюю гавань и на входящие в порт корабли,
Следил, как приближались они, и на них были те, кто мне близки,
Я видел белые паруса плывущих шлюпок и шхун и видел суда на якоре,
Матросов, крепящих снасти, карабкающихся на мачты,
И круглые мачты, и зыбкие палубы, и змейками вьющиеся вымпела,
Большие и малые пароходы, и лоцманов в лоцманских будках,
И белый след за кильватером, и колеса, дрожащие в быстром вращенье,
Я флаги всех наций видал, я видел, как опускают их на закате,
Как черпают землю со дна машины, и волны бегут кружевами, крутя и дробя свои белые гребешки,
Пространства, бледнеющие вдали, и в доках гранитные серые стены портовых складов,
И ввечеру, на светлой воде — темнеющие буксиры, прижавшиеся к бортам широких, медлительных барж, и лодки, груженные сеном, и кое-где — запоздалые лихтеры,
И там, во тьме, на другом берегу — разверстые зевы плавильных печей, пылающих ярко, слепящих глаза, бросающих свет на кровли домов и в провалы улиц из черноты, где бешено пляшет их красный и желтый огонь.
И это, и все, и везде казалось мне точно таким же, каким оно кажется вам,
Я очень любил города, я любил величавую, быструю реку,
Все женщины, все мужчины, которых я узнавал, были мне близки,
И так же другие — все те, кто меня вспоминают в прошедшем, потому что я видел их в будущем
(Это время придет, хоть я еще здесь — и днем и ночью я здесь).
Так что же тогда между мной и вами?
Что стоит разница в десять лет или даже в столетья?
И что б это ни было, в этом ли дело, когда ни пространство, ни время не могут нас разделить;
И я жил на свете, я Бруклин любил — обильный холмами, был он моим,
И я бродил по Манхаттену, и я в омывающих остров соленых водах купался,
Меня, как вас, волновали внезапно рождающиеся вопросы,
Днем, среди шумной толпы, они набегали вдруг на меня,
И ночью, когда приходил я домой, когда лежал я в постели, они являлись ко мне,
И я возник из водной стихии, из которой возникла вся жизнь,
И, обретя свое тело, обрел я и личность свою,
И то, что я существую, познал через тело свое, и то, чем я мог бы стать, через тело свое я познал бы.
Не только на вас падают темные тени,
И на меня извечная тьма бросала тени свои,
Мне лучшее, что сотворил я, казалось пустым, сомнительным,
Но разве и вправду не были мелки те мысли, что мне представлялись великими?
Не вам одним известно, что значит зло,
Я тоже знаю, что значит зло,
Я тоже завязывал старый узел противоречий,
Я болтал и смущался, лгал, возмущался, крал и завидовал,
Я был похотлив, коварен и вспыльчив,— мне стыдно сказать, какие таил я желанья,
Я был капризен, тщеславен, жаден, я был пустозвон, лицемер, зложелатель и трус,
И волк, и свинья, и змея — от них и во мне было многое,
Обманчивый взгляд, скабрезная речь, прелюбодейные мысли — всем этим грешил и я сам,
Упрямство, ненависть, лень, надменность и даже подлость — во всем этом был я повинен.
Я был такой же, как все, и жил я так же, как все.
Но шел ли я мимо иль приближался — меня называли по имени звонкие, громкие, юные голоса,
Когда я стоял, я чувствовал на шее их руки, когда я сидел, меня небрежно касалось их тело,
Я видел многих, кого любил, на улице, на пароме, в общественных залах — но я никогда не говорил им ни слова,
Я жил одною жизнью со всеми, я так же смеялся, терзался и спал,
Играл свою роль, как пристало актеру или актрисе,
Все ту же старую роль, которая — как сумеешь — будет великой,
Иль малой, если не сдюжишь, или великой и малою вместе.
И вот я к вам приближаюсь,
Как думаете вы теперь обе мне, так думал я прежде о вас — я готовился к вашему приходу.
Я долго, серьезно думал о вас прежде, чем вы родились.
Кто мог предвидеть, что так оно будет?
Кто знает, как я этому рад?
Кто знает — а что, если я, несмотря на все разделившее нас расстояние, в эти минуты смотрю на вас, хоть вам-то меня не дано увидеть.
Ах, что может быть величавей, что может быть для меня прекрасней, чем этот Манхаттен, вздыбленный мачтами?
Моя река, и закат, и кружевные шалящие волны прилива?
И чайки, покачивающие корпус, и в сумерках лодки, груженные сеном, и кое-где запоздалые лихтеры?
Какие боги прекраснее тех, кто пожимает мне руку, чьи голоса, любимые мной, зовут меня быстро и громко по имени, когда я приближаюсь?
Что может быть крепче бесплотных уз, надежно меня связавших и с женщиной и с мужчиной, которые смотрят мне в лицо?
Что с вами сплавляет меня теперь и в вас перельет мои мысли?
Не правда ли, мы понимаем друг друга?
Что я обещаю без слов — вы разве не приняли молча?
Чему не научит ученье, чего не достигнет и проповедь — достигнуто нами, не правда ли?
Струись, река, поднимайся вместе с приливом и снова отхлынь, когда настанет отлив!
Шалите, играйте, гребенчатые, закрученные барашками волны!
Закатные, многоцветные облака!
Своей красотой захлестните меня и все поколенья мужчин и женщин, которым явиться после меня!
Переезжайте от берега к берегу, несметные, шумные толпы!
Вздымайтесь, высокие мачты Маннахатты! Вздымайтесь, прекрасные всхолмия Бруклина!
Пульсируй, мой любознательный мозг! Ставь вопросы и сам ответствуй!
Вглядись в извечный поток явлений!
Гляди, влюбленный и жаждущий взор, на улицы, в жилища, в большие общественные залы!
Звучите, юные голоса! И громко и музыкально зовите меня по имени!
Живи, старуха жизнь! Играй свою роль, как подобает актеру или актрисе!
Играй свою старую роль, которая велика иль мала — зависит от каждого, кем эта роль создается!
Представьте все, кто читает меня: а вдруг, невидимый вами, теперь смотрю я на вас;
Вы крепкими будьте, перила, и впредь, чтобы поддерживать тех, кто праздно облокотился и все же спешит вслед за спешащей рекой;
Летите, птицы морские! Летите вдаль или чертите круги, большие круги высоко над водою;
А вы принимайте летнее небо, вы, синие воды, держите его, чтоб каждый опущенный взор мог досыта им насладиться;
Лучитесь, тончайшие спицы света, вкруг тени от моей головы иль от другой головы на освещенной солнцем воде!
Вы, корабли у входа в гавань! Плывите туда иль обратно,— ты, белопарусный шлюп, вы, лихтеры, быстрые шхуны!
Вздымайтесь гордо, флаги всех наций! И опускайтесь в свой час на закате!
Взметайте свой пламень ввысь, плавильные печи! Бросайте в сумерки черные тени! Бросайте на крыши домов то красный, то желтый свет!
Явленья, отныне и впредь являйте сущность свою!
А ты, неизбежный покров, продолжай обволакивать душу.
Над телом моим для меня, над вашим телом для вас пусть реет божественный наш аромат,
Цветите, вы, города,— несите к ним грузы свои, несите свое полноводье, широкие, сильные реки,
Растите, и ширьтесь, и будьте выше всего, что явлено в царстве духа,
Материя, существуй, ибо что же другое бессмертно!
Вы ждали, безгласные лики, вы ждете, всегда прекрасны,
И мы принимаем вас, не колеблясь, мы жаждем вас неизменно,
А вы не отринете нас, пред нами не затаитесь,
Вы наша помощь во всем, мы вас не отвергнем — мы вас утверждаем в себе,
Мы вас не исследуем, нет! Мы просто вас любим — ибо вы совершенны.
Вы отдаете лепту вечности,
И — велики вы или малы — вы отдаете лепту душе.
ПЕСНЯ ОТВЕЧАТЕЛЯ
Внемлите моей утренней кантате: я толкую знамения Отвечателя,
Я пою городам и фермам, простершимся предо мною в солнечном свете.
Юноша приходит ко мне с поручением от своего брата,
Откуда юноше знать сроки и истинность своего брата?
Скажите тому, чтобы дал мне знамения.
И я становлюсь лицом к лицу с юношей, и беру его правую руку в мою левую и его левую в мою правую,
И отвечаю за его брата и за людей, я отвечаю за того, кто отвечает за всех и дает мне знамения.
За того, кого ждут, кому покоряются, его слово решающее и последнее,
За того, кого все приемлют, кем очищаются, в ком видят себя посреди сияния,
За того, в кого погружаются, и кто всех погружает в себя.
Прекрасные женщины, высокомерные нации, законы, природа, люди, животные,
Глубина земли и ее сокровища, беспокойное море (так гласит моя утренняя кантата),
Все радости, драгоценности, деньги, и все, что можно купить за деньги.
Лучшие фермы—другие пашут и сеют, а он неизменно жнет,
Благородные пышные города—другие роют и строют, он обитает в них,
Ничего никому другому, близь и даль—для него, корабли на подходе к гавани,
Беспрестанные зрелища и походы по суше—все для него, для кого еще?
Он дает предметам место и форму,
Он из сути своей с изяществом и любовью извлекает сегодняшний день,
Он от себя самого дарит время, воспоминания, родителей, братьев, сестер, близких, работу, политику — так, чтоб никто их потом не стыдился и не притворялся, что был хозяином своей жизни.
Он—Отвечатель,
На что можно ответить, он отвечает, на что ответить нельзя, он показывает, почему нельзя.
Человек—это воля и вызов
(Тщетно прятаться — слышишь презрительный смех? слышишь, как издевается эхо?).
Книги, философы и священники, дружба, деятельность, развлечения, гордость, взлеты и падения в поисках счастья,—
Он указывает, где счастье, он указывает на взлеты и падения.
К мужчине и женщине когда и куда угодно он может идти бодро, тихо, уверенно днем и ночью,
У него ключ к сердцам, ему отвечают руки, бодрствующие на ручках дверей.
Он желанен повсюду, разлив красоты не больше желанен повсюду, чем он,
Тот, с кем он ласков днем или спит ночью,— благословен.
У каждой твари есть свой язык, у каждой вещи язык и наречие,
Он претворяет все языки в один свой и дарует его человеку, и каждый всех переводит на этот язык и себя на него переводит,
И часть не противоречит другой части, ибо он их соединяет, и смотрит, ладно ли соединились.
Он говорит ровно и одинаково: «Как дела, друг?»—президенту в Белом доме,
И он говорит: «Добрый день, брат»,—рабу с мотыгой средь сахарного тростника,
И оба его понимают и знают, что речь его искренна.
Он проходит, как дома, по Капитолию,
Он проходит среди конгрессменов, и один говорит другому: «Вот равный нам, славный и новый».
И ремесленники принимают его за ремесленника,
А солдаты думают, он солдат, моряки—что он мореплаватель,
И писатели принимают его за писателя, а художники—за художника,
И рабочие видят, что он может работать с ними и любит их,
Не важно, какая работа—он сделает или уже сделал,
Не важно, какая нация—он найдет в ней сестер и братьев.
Англичане верят, что он родом из англичан,
Евреи в нем предполагают еврея, русские—русского, простого, обыкновенного, близкого всем.
Его признает своим всякий, на кого он ни глянет в портовой кофейне,
Итальянец, как и француз, уверен, немец уверен, испанец уверен, и островитянин-кубинец уверен,
Механик, матрос на Великих озерах, на Миссисипи, в заливе Святого Лаврентия, на Сакраменто или Гудзоне, в проливе Поманок—все предъявляют права на него.
Джентльмен голубых кровей признает его голубую кровь, Буян, проститутка, пьяница, нищий видят себя на его путях и таинственно преображаются,
Вчера еще низкие, они едва узнают себя—так они возросли.
Облик и обозначение времени;
Безупречная здравость—признак мудрейшего из мудрецов,
Непрерывное время обозначает себя частицами времени,
Поэта обозначает толпящаяся компания приятных певцов и их слова,
Слова певцов суть часы и минуты света и тьмы, но слова создателя стихотворений—всеобщие свет и тьма,
Создатель стихотворений рождает истину, справедливость, бессмертие,
Его провидение и мощь обнимают природу и все человечество,
Он слава и суть природы и человечества.
Певцам творить не дано, творец только Поэт,
Певцы желанны, понятны, они приходят достаточно часто, но редкостны место и день, когда приходит создатель стихотворений, Поэт, Отвечатель
(Не.каждый век и не каждые пять веков могут гордиться таким днем, каковы бы ни были в них имена).
Певцы часов, из которых складываются века, могут иметь различные имена, но имя каждого—имя певца,
Вот имена их: певец зрения, певец слуха, певец мысли, певец услад, певец ночи, певец салона, певец любви, певец рока и далее в том же роде.
Все это время и все времена ждут слов истинных стихотворений,
Слова истинных стихотворений несут не одно удовольствие,
Истинные поэты не последователи красоты, они высочайшие повелители красоты;
Величие сыновей—производное от величия матерей и отцов,
Слова истинных стихотворений суть всеобщий восторг и триумф науки.
Божественная проницательность, широта взгляда, покорность разуму, крепость мускулов, сосредоточенность,
Веселье, загар, свежий ветер—таковы некоторые слова из стихотворений.
Над моряком и путником стоит создатель стихотворений, Поэт, Отвечатель,
Над строителем, геометром, художником, химиком, хирургом, френологом стоит создатель стихотворений, Поэт, Отвечатель.
Слова истинных стихотворений дают тебе больше, чем стихотворения.
Они дают возможность творить для себя стихи, религию, дипломатию, войну, мир, привычки, историю, опыты, повседневность и все остальное на свете,
Они уравнивают чины, цвета, расы, верования, мужчин и женщин,
Они не следуют за красотой, это за ними следует,
Всегда прикасаясь к ним или по их стопам следует красота, склонность, желание, муки любви.
Они готовят к смерти, но в них не конец, а скорее начало,
Они никого не подводят к пределу, к довольству и пресыщению,
И если они уводят, они уводят в космос лицезреть рождение звезд, постигать одно из значений жизни,
Полет с совершенной верой сквозь бесчисленные круги без единой минуты покоя.
НАША СТАРАЯ ЛИСТВА
Всегда старая наша листва!
Всегда полуостров зеленой Флориды—всегда драгоценная дельта Луизианы—всегда хлопковые поля Техаса и Алабамы,
Всегда золотые взгорья и впадины Калифорнии и серебряные хребты Нью-Мексико—всегда тиховейная Куба,
Всегда огромный обрыв, измученный южным морем, он неразлучен с обрывами, измученными восточным и западным морем,
Простор восемьдесят третьего года Штатов, три с половиной миллиона квадратных миль,
Восемнадцать тысяч миль морских побережий, тридцать тысяч миль судоходных рек,
Семь миллионов отдельных семейств и то же число жилищ—всегда их столько и больше, ибо они разветвляются на бессчетные ветви,
Всегда приволье и многообразие—всегда континент Демократии;
Всегда прерии, пастбища, чащи, огромные города, путешествующие, Канада,снега;
Всегда этот тесный ремень на бедрах, стягивающий земли вокруг огромных овальных озер;
Всегда Запад со стойкими аборигенами и наплывом пришельцев, туземцы радушные, грозные, издевающиеся над захватчиками;
Все края, Юг, Север, Восток—все труды, беспорядочно совершавшиеся во все времена,
Все люди, дела, движения—что-то замечено, большинство незамечено!
Я прохожу по Манхеттену, вокруг меня сгустки жизни,
В верховьях рек по ночам на глазах у сосновых сучков пароходы грузятся лесом,
Днем солнечный свет затопляет долину Саскуэханны и долины Потомака и Раппаханнока, и долины Роунока и Делавера,
На севере хищные звери охотятся на безлюдных склонах Адирондакских гор или жадно лакают воду Сагино,
В одиноком заливчике дикая утка, отстав от стаи, покачивается на беззвучной волне,
После дня на уборочной в стойлах волы отдыхают стоя, они чересчур устали,
Вдали, на арктической льдине, дремлет моржиха, моржата резвятся вокруг нее,
Ястреб идет под парусом туда, где людей не бывало, полярное море рябится, сверкает из-за торосов, широкое,
Белый сугроб ползет туда, где корабль терпит крушение в бурю,
На твердой земле разнобой больших городов, но колокола согласно бьют полночь,
В первобытных лесах свои звуки—вой волка, вопль пантеры, рев охрипшего лося,
Зимою под голубым непрозрачным льдом озера Мусхед, летом в прозрачной зеленой воде играют форели,
На низких широтах в теплом воздухе Каролины большой черный сарыч медленно проплывает над лесом,
Внизу—красный кедр, обрамленный тиландрией, сосны и кипарисы растут на белом песке, гладком и бесконечном,
Грубые лодки спускаются вниз по Пиди, вверх по огромным стволам карабкаются вьюнки с яркими цветами и ядовитыми ягодами,
Косматую драпировку виргинского дуба, длинную, до земли, неслышно колеблет ветер,
В Джорджии возчики расположились на ночь, горят костры, ужин едят белые вместе с неграми,
Тридцать—сорок больших фургонов, мулы, кони, волы жуют над корытами,
Тени, блики под листьями сикоморы, черный дым от смолистой сосны завивается кольцами и улетает.
Рыбаки-южане в проливах и бухточках Северной Каролины ставят сети на пузанов и сельдь, на берегу лошади крутят лебедку, улов разделывают, коптят, упаковывают;
В глубине сосновых лесов смола капает из надрубов, здесь скипидарные промыслы,
Здесь за работой здоровые негры, земля повсюду усыпана хвоей;
В Теннесси и Кентукки рабы грузят уголь, плавят металл, куют, лущат кукурузу,
В Виргинии вернувшегося после долгой отлучки сына плантатора радостно обнимает состарившаяся мулатка-кормилица,
По рекам лодочники на ночь бросают якорь и ложатся спать в лодках под покровом высокого берега,
Кто-то из молодежи танцует под банджо и скрипку, кто-то сидит на борту, курит и разговаривает;
Под вечер пересмешник, американский комик, поет в Великой Мрачной Трясине,
Зеленоватые лужи, густой травяной дух, жирный мох, кипарис, можжевельник;
К северу парни с Манхеттена, стрелковое общество, возвращаются вечером с загородной прогулки, из дула ружья у каждого торчит цветок: подарили женщины;
Дети играют, у отца на коленях уснул мальчишка—губы его шевелятся! как он во сне улыбается!
Конный разведчик в равнинах к западу от Миссисипи выехал на бугор и обозревает окрестности;
Калифорнийская жизнь, бородатый, в грубой робе золотоискатель, крепкая калифорнийская дружба, душистый воздух, вдоль конской тропы заброшенные могилы;
В Техасе хлопковые поля, негритянские хижины, возчики на дорогах, волы и мулы тянут подводы, хлопок в кипах на берегах и у пристаней;
Всеобъемлющая, высокая и бескрайняя Душа Америки, она состоит из равных двух полушарий, одно—Любовь, другое—Захват или Гордыня;
Позади мирные переговоры с ирокезами, коренными жителями, трубка мира, третейский суд, подписание соглашений,
Вождь племени выпускает дым сначала к солнцу, потом к земле,
Танец скальпов, гортанные восклицания, разрисованные лица,
Военный отряд выступает, долгий скрытый поход,
Колонна по одному, в руках томагавки, внезапность, резня;
Все эти действия, сцены, обычаи, люди, отношения в этих Штатах, воспоминания, учреждения,
Все эти Штаты в целом, каждая квадратная миля Штатов, не упуская ни дюйма;
Я, довольный, бесцельно брожу по тенистым дорогам и сельским полям, полям Поманока,
Гляжу, как, спиралью кружась друг вокруг друга, взлетают две желтеньких бабочки,
Ныряет ласточка, гибель мошек, осенняя путешественница на юг, летящая к северу ранней весной,
Деревенский мальчишка на склоне дня гонит стадо коров и кричит, когда они медлят у придорожных кустов,
Пристани Бостона, Филадельфии, Балтимора, Чарлстона, Нью-Орлеана, Сан-Франциско,
Корабли отплывают, моряки напрягают мускулы у кабестана;
Вечер—я в своей комнате,—солнце заходит,
Летний закат входит в распахнутое окно и освещает рой мух, пляшущих в воздухе посередине комнаты, и отбрасывает мечущиеся точки мушиных теней на озаренную дальнюю стену;
Американская дама атлетического сложения держит речь перед огромной толпой,
Мужчины, женщины, иммигранты, возможности, изобилие, индивидуализм этих Штатов—каждый лишь за себя, делай деньги!
Заводы, машины, лошадиные силы, лебедка, рычаг, блок, уверенность, уверенность в своем месте, доходе, свободе, завтрашнем дне,
В космосе—архипелаги, разбросанные острова, звезды; на твердой земле—страны, мои страны,
О страны! все так дороги мне—такие, как есть (какие ни есть), каждую принимаю в свои песни, становлюсь ее частью (какой ни есть),
Там, на юге, я медленно хлопаю крыльями и кричу с мириадами чаек, зимующих у побережья Флориды,
И меж берегов Арканзаса, Рио-Гранде, Нуэсес, Брасос, Томбигби, Красной реки, Саскачевана и Осиджа я смеюсь, журчу и бегу с весенними водами,
К северу, на песках плоской бухты Поманока, я в компании снежных цапель брожу по отмелям и ищу червяков и водоросли,
Победно щебечет райская птица, ради забавы пронзившая клювом ворону—и я щебечу победно,
Перелетная стая диких гусей садится осенью у реки, тело стаи ищет прокорма, по краям ее сторожевые задрали головы и наблюдают, время от времени их сменяют другие сторожевые—я ищу прокорма со стаей и стою свое время на страже,
В канадских лесах загнанный лось, огромный, как бык, в отчаянии встает на дыбы и над охотниками заносит копыта, острые, как ножи,—и я в отчаянье, загнанный, встаю на дыбы,
Манхеттен, улицы, пристани, разгрузка, склады, бесчисленные рабочие в мастерских,
Я сам с Манхеттена и о нем пою—и во мне не меньше Манхеттена, чем во всем Манхеттене,
Я пою песнь о Них, моих вечно единых землях—тысячи разных частей и составов моего тела не неизбежней едины, чем эти земли, и в единстве своем, как и эти земли, складываются в ОДНУ ИНДИВИДУАЛЬНОСТЬ;
Народы, климаты, травы великих пастушьих Равнин,
Города, труды, товары, животные, смерть, война, добро и зло—все это я,
Все это дарит во всех подробностях старую нашу листву мне и Америке, и разве могу я не передать им путеводную нить единства, чтоб тебе дарилось, как мне?
Кто бы ты ни был! могу ли я не протянуть тебе эту божественную ветвь с листьями, чтоб ты избранным стал, как я?
Могу ли я этой песнью не предложить тебе самому составлять букеты из несравненной листвы этих Штатов?
ПЕСНЯ РАДОСТЕЙ
О, создать самую праздничную песню!
Полную музыки — полную женщин, мужчин и детей!
Полную всех человеческих дел, полную деревьев и зерен!
О, если бы ей голоса всех животных, быстроту и равновесие рыб!
О, если бы в ней капали капли дождя!
О, если бы сияло в ней солнце и мчались бы волны морей!
О, счастье моей души,—она вольная — она прянула молнией!
Мне мало всего шара земного, мне мало любой эпохи,
У меня будут тысячи этих шаров и все до единой эпохи.
О, радость машиниста! вести паровоз!
Слышать шипение пара, радостный крик паровоза, его свист, его хохот!
Вырваться в далекий простор, нестись без преград вперед!
О, беззаботно блуждать по полям и горам!
Цветы и листья простых сорняков, влажное, свежее молчание леса,
Тонкий запах земли на заре до полудня!
О, радость скакать на коне!
Седло, галоп, крепко прижаться к седлу и слушать журчание ветра в волосах и в ушах.
О, радость пожарного!
Я слышу тревогу в ночи,
Я слышу набат и крики! Я бегу, обгоняя толпу!
Вижу пламя и шалею от восторга.
О, радости борца-силача, что, как башня, стоит на ринге, вполне подготовленный к бою, в гордом сознании силы, и жаждет схватиться с противником!
О, радость широкого и простого сочувствия, которое лишь душа человека может изливать из себя таким ровным неиссякающим током!
О, радости матери!
Оберегать, и безмерно любить, и страдать, и прилежно рождать без конца все новые и новые жизни.
О, радость роста, накопления сил,
Радость умиротворения и ласки, радость согласия и лада!
О, вернуться туда, где родился,
И еще раз услышать, как щебечут на родине птицы,
Побродить по родному жилью, сбегать в поле, побывать на гумне,
И еще раз прогуляться по саду, по его старым тропинкам.
О, расти в лагунах, заливах, бухтах или на берегу океана,
И остаться там до конца моих дней, и жить, и работать там,
Соленый и влажный запах, берег, соленые водоросли на мелководье отлива,
Труд рыбака, труд ловца угрей и собирателя устриц;
Я прихожу с лопаткой и скребком для раковин, со мною моя острога для угрей,
Что? уже отлив? я иду на песчаную отмель, подхожу к собирателям устриц;