Вера Фёдоровна Андрейчева
В моём домашнем архиве сохранилось 130 писем, написанных моим отцом в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 годов. Письма сохранила мама, и лишь несколько из них, в которых были закрашены военной цензурой по несколько строчек, пропали куда-то. Мама умерла в 2002 г., но оставила записки. Из всего этого, а также из рассказов родителей и родственников складывается эта история.
Мой папа, Фёдр Кириллович Андрейчев, родился в 1904 году в крестьянской семье в Тульской области (Одоевский уезд, а теперь Дубенский район, деревня Опочня.). Учился на рабфаке, служил в армии, окончил Московский текстильный институт и был направлен на работу в Московскую область, в Петушки, где и познакомился с моей мамой, Глафирой Ивановной Кручининой. Мама также была направлена на работу в Московскую область в Костерёво (рядом с Петушками) после окончания Ленинградского текстильного института. В 1939 году мама вернулась в Ленинград, папа приехал к ней и они поженились. В 1940 году у них родилась дочь - моя старшая сестра Тамара. Когда началась война, папе было 37 лет, маме – 30. Жили они в деревянном двухэтажном доме, построенном моим дедом в 1907 г. за Невской заставой на Троицкой улице (теперь – ул. Грибакиных).
С первых дней войны папа ушёл на фронт, а мама осталась с полуторагодовалой Тамарой. Наш дом находился вблизи заводов, выпускавших военную продукцию (завод «Большевик», завод им. Ворошилова – ныне завод «Звезда»), поэтому гитлеровцы начали методичные артобстрелы этого микрорайона.
18 июля 1941 г. населению были выданы продовольственные карточки. На подступах к Ленинграду шли жестокие бои, положение на фронте ухудшалось, нормы выдачи продуктов населению значительно снизились. Несмотря на то, что в начале войны все стёкла в окнах были крестообразно оклеены полосками бумаги, от артобстрелов они всё же разбивались. Окна приходилось заколачивать и затыкать чем придётся. Осенью к артобстрелам и пулемётным очередям с воздуха добавился холод.
Вот один случай этих дней. Электричества не было, для освещения использовали маленькие коптилки, заполненные керосином, который выдавали населению в небольшом количестве. Мама с Тамарой, когда топили в комнате круглую печь, не зажигали коптилку, экономя керосин, довольствуясь огнём из открытой дверцы печи. Стали пить чай с кусочками хлеба. Около них бегали голодные мыши. Тамара уронила на пол крошку хлеба, мышь подбежала к ней, но ей не удалось эту крошку схватить, Тамара быстрым движением выхватила добычу у неё из-под носа и положила себе в рот.
Второй случай. Мама вышла во двор за дровами. В это время фашистский самолёт, пролетая, пустил пулемётную очередь. Рядом не было укрытия, и мама спряталась за рядом стоящую под капелью бочку с водой. Она слышала, как пули булькают в воде рядом с её головой, но ни одна из пуль в неё не попала.
И ещё один случай. Объявили воздушную тревогу, а мама с Тамарой не успели уйти в бомбоубежище, бывшее в ближайшем каменном доме. Начался артобстрел, один снаряд упал в наш двор и разорвался, образовав большую воронку. Осколками снаряда пробило дощатую стену нашего холодного коридора и сорвало частички дерева со ступеней лестницы, ведущей на 2-й этаж. С чердака посыпалась пыль от противопожарной песчаной засыпки. Весь дом дрожал, двери буфета распахнулись, и содержимое с полок буфета посыпалось на пол…
Артобстрелы продолжались, и жителей нашего микрорайона эвакуировали в центр Ленинграда. Мама с Тамарой переехали к родственникам на улицу Пестеля д. №20. Спали на полу вповалку, питались каждый своим пайком, кроме горячего кипятка, который был общим.
В центре города фашисты предпочитали артобстрелу бомбёжку. Каждую ночь по нескольку раз приходилось спускаться с пятого этажа в подвал – бомбоубежище. Иногда просиживали там несколько часов, так как фашисты прекращали на время бомбёжку и наши объявляли отбой воздушной тревоги. Иногда мама с Тамарой ещё не успевали добраться до пятого этажа, как вновь приходилось бежать в бомбоубежище. Бомбёжка продолжалась с перерывами ночью и днём. Кроме фугасных бомб гитлеровцы сбрасывали на крыши домов бомбы-«зажигалки». Бойцы ПВО удаляли их, сбрасывали с крыш на землю, в этом им помогали школьники.
Мама вспоминала, как немцы очень сильно бомбили участок Литейного проспекта. Бомба разрушила часть рядом стоящего дома и утром они увидели срез большого угла дома – 5 этажей разрушенного жилища. От квартир осталось лишь по одной стене, да остатки пола, кое-где осталась мебель и другие домашние вещи.
Мама с Тамарой недолго прожили у родственников, военкомат выделил им комнату на улице Маяковского в квартире, где было 11 комнат, частично заселённых эвакуированными с окраин города, также с маленькими детьми. Комната, где они поселились, имела печное отопление, а дров не было. И вот мама, с ребёнком на руках, ездила на трамвае в более спокойные часы в Невский район на Троицкую улицу (ныне улицу Грибакиных) за дровами в свой деревянный дом, где был запас дров. Обратно возвращалась с вязанкой дров за плечами и Тамарой на руках. Дорога туда и обратно прерывалась из-за бомбёжки и артобстрелов, людей высаживали из трамвая и они шли в ближайшее укрытие или бомбоубежище. Однажды после очередной поездки за дровами мама не вернулась на улицу Маяковского, так как Тамара заболела корью, и она могла заразить других детей в квартире.
Папа в первом сохранившемся письме от 3.12.1941 г. пишет, что находится на окраине города, неоднократно подвергался опасностям, что с питанием положение тяжёлое, что узнал из газет о боях под Тулой и переживает за своих родственников. Спрашивает, как живут ленинградские родственники и соседи, перечисляя их поимённо.
22.01.1942 – «... Сегодня нам прибавили 100 гр. хлеба…».
В конце декабря 1941 г. к маме пришли родственники Кручинины, потому что их дом на этой же улице был разрушен при артобстреле. Глава их семьи, Андрей Андреевич Кручинин, ушел в ополчение, а они, как и моя мама, оказались в блокаде Ленинграда. Умершую бабушку Матрёну Меркурьевну, они отвезли на саночках в церковь при Фарфоровском кладбище, превращенную в морг.
По карточкам в это время выдавали по 125 грамм хлеба в сутки, а одна из пришедших родственниц потеряла свою карточку во время обстрела. Всего их пришло 5 человек, и вот все они, голодные и слабые, поселились в одной комнате 15 кв. метров, где была печка. Стёкла везде в квартире были выбиты при обстрелах и занавешены одеялами. В это время они, как и многие другие, стали употреблять в пищу столярный клей и олифу, которые нашлись в домашнем хозяйстве.
Наш дом на бывшей Троицкой улице №48 (в 1950-х гг. – дом № 32 по Трамвайному переулку, ныне – улице Грибакиных) Фото 1951-1952 гг.
Мама продавала всё, что можно было продать: свои духи, которые употребляли военные, как спиртное, золотые серьги за чашку крупы и другое. Кроме того, ещё осенью, маму обокрали – украли те немногие продукты, которые были в доме и использовались очень экономно.
27 января умерла мать троих детей, пришедших к маме, Анастасия Филлиповна Кручинина. 6 февраля умерла её золовка, Клавдия Андреевна Кручинина. Умерших на саночках отвезли на кладбище «Жертв 9 января» и оставили там в большом сарае, предназначенном для трупов. Людей умирало так много, что их не успевали хоронить, но холодная зима позволяла несколько отсрочить похороны. Войдя в сарай, можно было видеть фантастически страшные картины, потому что люди умирали и замерзали в самых разнообразных позах.
Мама осталась одна из взрослых с маленькой дочерью и тремя подростками. Старшей, Жене, шёл 18-й год, и она работала на заводе «Большевик», Четыре месяца ей пришлось работать на кладбище Жертв 9-го января. Солдаты взрывали мёрзлую землю, а молодые женщины и девушки, копали после взрыва могилы и закапывали сложенные в могилы трупы. Хранились трупы в огромном сарае здесь же, рядом с могилами.
Младшие подростки – Лида, 16-ти лет и их брат Толя, 14-ти лет, помогали маме приносить дрова из сарая в дом, отоваривать карточки, ходить на Неву за водой. Однажды мама с Лидой пошли за водой на Неву. На обратном пути начался артобстрел, они, с горем пополам, довезли воду до дома, а на спуске к дому санки завалились, и вся вода вылилась…
Толя умер 14 февраля, умер он так. Мама принесла домой 0,5 кг мороженого мяса, полученного по карточкам. Толя, подросток, не выдержал и схватил это мясо, заперся с ним в отхожем месте, съел его и умер.
Весной 1942 года мама, как дистрофик, попала в стационар, Тамару поместили в круглосуточные ясли, а Женя с Лидой и другими нашими родственниками эвакуировались от завода «Большевик» в Сталинград.
Девочки ехали до Сталинграда целый месяц, добрались до Сталинграда едва живые. Прошли реабилитацию в больнице, и старшая, Женя, стала работать на заводе «Баррикада» кладовщицей по инструменту. Жили они в посёлке на окраине, вместе с другими приезжими девушками, спали на полу.
В августе 1942 года начались бомбежки Сталинграда и сразу разрушили завод, Волга вся горела. Девочки чудом выбрались из этого хаоса, и пришлось им бежать дальше на восток, пока не оказались в Удмуртии, в Воткинске.
Здесь они страшно бедовали от голода и холода. Отсюда Лида после переписки с родственниками, с их помощью, вернулась в Ленинград, а Женю призвали в армию. Женя окончила курсы радиотелеграфисток и служила на бронепоезде, который всё время шёл за фронтом. Для неё война закончилась только в октябре 1945 года, так как бронепоезд после Дня Победы направили еще на Дальний восток.
Женя (Евгения Андреевна) Кручинина 1945 г.
Мама, после выхода из стационара, стала работать в больнице при заводе «Большевик». По аттестату от папы деньги не поступали, так как он был в госпитале, получив сильное воспаление почек осенью в окопах при боях под Колпино. Тамару перевели из яслей в детский сад при заводе «Большевик» - ближе к дому. За время маминого пребывания в стационаре она перестала ходить, была вся в болячках, замазанных зелёнкой.
26.03.1942 г. пришло маленькое письмо от папы – на почтовой открытке с рисунком Юрия Васнецова. «Граня! Нахожусь, где ты находилась два года назад, болен. Зайди, ничего серьёзного нет. С приветом Федя»
Почтовая открытка 1942т г. с рисунком Юрия Васнецова
Два года назад родилась Тамара, а во время войны там, где был роддом, разместился госпиталь. Мама рассказывала, что пошла к папе, но его не узнала. У него был жесточайший нефрит, и он, обычно худощавый, распух так, что и шеи не было видно.
Положение на фронте ухудшалось, обстрелы и бомбёжки Ленинграда продолжались. Однажды после работы мама пошла за Тамарой в детский сад. Не успела она войти туда, как её оглушил сильный взрыв на улице. Посыпались стёкла из маленького окна над дверью, её отбросило взрывной волной от двери, но она и в этот раз осталась невредима.
К маю папа вышел из госпиталя, но болезнь его не оставила, и через неделю он снова попал в госпиталь, но уже на Васильевском острове. Маме он написал, что родственников и знакомых в это «заведение» не пускают. Из его писем понятно, что он осведомлён о смертях ленинградских родственников и знакомых и о намерении мамы развести огород, но обеспокоен её слабостью.
Из дальнейших писем ясно, что его эвакуировали из Ленинграда, переправили через Ладогу и после этого он должен согласиться с мамой относительно её взглядов на эвакуацию (мама категорически отказалась эвакуироваться). Через Тихвин и Вологду папу вывезли в Кунгур. Он поясняет, что это вблизи города Молотова, бывшей Перми, отмечает, что по всей дороге идёт уборка сена и погода стоит замечательная. Слова «госпиталь» он избегает, пишет «учреждение», отмечает красоту здешней природы и то, что на здешнем рынке пяток яиц стоит 80 – 100 рублей. В каждом письме он не забывает выразить уверенность в том, что недалёк тот день, когда фашисты будут уничтожены и жить будет снова хорошо. Пишет, что ленинградских газет здесь нет и ленинградского радио неслышно, так что о жизни в Ленинграде он может узнавать только из маминых писем. Своего нового адреса тульским родственникам он не сообщал, и просил маму писать им, что он жив и здоров.
После выписки из госпиталя папе дали отпуск на 45 дней, начиная с 25 августа, но в блокированный Ленинград он приехать не смог, поэтому поехал в Тулу. Пишет, что в Туле не видно никаких разрушений, и вообще жизнь вполне нормальная, что здесь получили Тамарину фотокарточку (сделанную в августе 1941 го), но это письмо было в пути 8 месяцев.
После отпуска папа долго ждал нового назначения. 26 декабря он пишет уже из Саранска. Пишет, что учится в полевых условиях, очевидно, задержится здесь до весны. Зимнего обмундирования ему ещё не выдали. Рабочий день полностью уплотнён с 6 утра до 10 вечера. Пишет про деньги, что на руки не получает ни копейки, что брат Алексей обещал прислать ему на мелкие расходы 200-300 рублей. Просит маму вести переписку с тульскими родственниками, так как у него нет ни времени, ни бумаги. После папиной смерти я обратилась к его брату, чтобы он написал что-нибудь об их семейной истории. Дядя Алёша написал целую тетрадь в 24 листа. Из этой тетради я знаю, что папа в Саранске учился на шифровальщика. Нам, дочерям, он говорил, что был на войне писарем.
Весь май, и июнь и половину июля 1943 года папа ждал очередного назначения, но оно всё откладывалось. В это время ему часто приходилось помимо занятий, которые начинались в 5 часов утра, принимать участие в сельхозработах. Папа пишет, что совсем износил обмундирование, но новое, летнее, получил только к июлю. Его брат Алексей получал отпуск для того, чтобы перевезти свою семью, эвакуированную на Урал, обратно в Тулу и опять вернулся на фронт.
В сентябре 1943 г папа пишет, что он уже на фронте, «жизнь опять началась боевая», «несколько дней назад был в освобождённом Харькове».
На мамино сообщение о получении ею награды за оборону Ленинграда он пишет, что, по его мнению, и Томку надо наградить. Пишет также, что и у него взяли документы на такую награду, ведь он защищал Ленинград 9 месяцев и будет этим гордиться.
Работая с врачами, мама узнала свою группу крови (1-я, отрицательный резус-фактор), она оказалась редкой и очень востребованной. Состояние мамы к этому времени несколько улучшилось, после стационара вес прибавился от 38 до 50 килограмм, и она стала донором. На фронте шли большие бои, крови для раненных требовалось много, и иногда дважды в месяц она сдавала по 250 грамм крови. Донорам давали хороший обед, и иногда в дни сдачи крови мама брала с собой Тамару. На другой день Тамара рассказывала ребятам в детском саду, как они «пировали». Обед был из 4-х блюд: закуска, суп, второе, и компот.
Справки о сдаче крови и удостоверение Почётного донора, выданные Глафире Ивановне Андрейчевой.
Из папиного письма в октябре 1943: «сижу и слышу свист снарядов немецкого «Ванюши», но у нас есть успокоительное средство для этих «Ванюш», немцы часто слышат звуки «Катюши», а она для них беспощадна»; «были дни, когда мы гнали немцев по 20-25 км за один день».
С ноября 1943 года письма от папы стали приходить на специальных почтовых бланках с воодушевляющими рисунками и надписями «воинское» и «полевая почта» на внешней стороне, с полями для заклейки и линейками для письма на внутренней стороне.
Фотографии папиных писем
Еще один случай из маминых воспоминаний. Был сильный обстрел в районе завода «Большевик». Мама ходила обедать в столовую гостиницы рядом с проходной завода. В столовую она сдавала свою продовольственную карточку и получала трёхразовое питание. Не успела она подняться на 2-й этаж, как на улице разорвался очередной снаряд. За ней следом шла группа служащих завода и почти все они погибли. Возвращаясь на работу, мама зашла в морг посмотреть, нет ли среди убитых её знакомых, и увидела оду из своих подруг – Аню Гурылёву.
В блокаду дети становились малолетними старичками, переставали двигаться, ходить. И вот однажды в детском саду двое детей подрались, и это было большим событием, дети начали оживать, это обрадовало и родителей, и воспитателей.
Несколько отрывков из папиных писем 1944-1945 годов.
28.02.44. «…Ну, а моя жизнь фронтовая: день и ночь шумят здесь орудия, пулемёты, автоматы. Сопротивляются бандиты. Но им скоро наступит конец. Самочувствие у меня нормальное…».
23.04.44. «…Сижу в землянке, стены обвалились, кругом течёт вода. Всю ночь поливал дождь, а вот сейчас выглянуло солнышко…».
1.06.44. Очевидно, отвечая на запоздалое мамино письмо, папа пишет: «я почти два месяца не писал писем – не позволяла обстановка, мы двигались и воевали. Если бы ты здесь была, неудивительно это было бы для тебя».
23.06.44. «Я, конечно, к зиме буду в Ленинграде».
27.06.44. «К нам почти ежедневно переходят румыны. Настроение у них плохое, многие из них ждут нашего наступления, и тогда им представится возможность попасть к нам в плен».
12.08.44. «...Союзники находятся в 75 км от Парижа. Осенью приеду домой…».
31.08.44. «…Нахожусь в Румынии и с каждым днём движемся вперёд. Гоним всю нечисть в свою берлогу. Много пленных и трофеев. Бросают, негодяи, орудия и т.п. и ещё сопротивляются. Осенью буду дома. Ты мне скажешь: «ведь осень настала», а я скажу: «но она не прошла»…».
15.09.44. «…По дороге я занимался мелкими кражами по несколько листов бумаги. Это было дело за границей, ведь они грабили нашу страну….»; «…Две недели назад во время похода я был болен малярией…»; «…Я вот после войны думаю устроиться путевым наблюдателем на железной дороге. Обзаведусь хозяйством и буду жить припеваючи. С Томкой мы разведём большой огород и будем кушать свои свежие овощи, и молочко у нас будет…»; «…За последние недели мы много захватывали пленных, и все негодяи немцы говорят: «я не стрелял»…».
Дальше, почти в каждом письме папа пишет о будущей работе.
15.12.44. «…Дела идут по-фронтовому (пушки, танки, самолёты и т.п.). Географию изучаю хорошо…». Видимо о том, где он воюет: «… там меня уже нет, надо прибавить ещё одну единицу...».
17.01.45. «…посылаю письмом бумагу для Томки – пять штук тетрадей… Сделал большой конверт, положил туда и одну картиночку…».
Открытка для Тамары из папиного письма
24.02.45 «Часть денежного довольствия мы получаем иностранными деньгами, но купить на них здесь н е чего, а рублями не дают и не разрешают сделать перевод»; «Я нахожусь на должности прежней. На этой должности я был и на Ленинградском фронте»; «Никак не представляется мне случай сфотографироваться, там, где я нахожусь, кругом стреляют, какие тут могут быть фотографы».
16.03.45. 16 часов. «Привет Гране и Томочке! Жив, здоров, воюю, война у нас большая. Новостей у меня нет. Посылаю две картинки. Крепко, крепко целую. Ваш Федя».
25.03.45 «…У меня дела идут по прежнему: сегодня война и завтра война…».
12.04.45. «Кругом стреляют, снаряды летят через голову. Картинок вам послать не разрешают».
14.04.45. «Аттестат мне разрешили написать на 475 р. (65% от основного оклада). У меня деньги будут оставаться, буду высылать переводом»; «Вчера вечером наши войска заняли Вену, столицу Австрии. Нахожусь в Югославии».
20.04.45. «…Жив, здоров, второй день понемножку выпиваю…»; «… Сижу в доме за столом. Два моих приятеля по службе затеяли какую-то игру, и приглашают меня принять участие, я не дал согласия…» «… На улице слышны звуки кино. Меня и картина не интересует. Кругом лес, луга и виноградники, людей нет, одни военные…».
?. 04.45. «Писем мне не пишите. Если скоро отпустят, буду скоро в Ленинграде».
05.05.45. «По всем признакам я заболел малярией»; «Получил орден «Красная звезда»; «Сижу на открытом воздухе, кругом зелень, деревья разных пород, в том числе много плодовых. Певчих птиц здесь мало, у нас их больше. Хочется удить рыбу, но этого удовольствия здесь получить нельзя».
19.05.45. «Значит, война закончилась».
22.05.45. «… Хорошо было бы, если эта война не повторилась много веков и тысячелетий…»; «…поезда движутся в Россию, я частенько смотрю на железную дорогу и на северо-восток…»; «…Недавно мне пришлось быть в большом австрийском городе Граце (посмотри на картинку), там английская и американская авиация поработали немало. Я был участником больших боёв за Будапешт, воевал в Румынии и Югославии…».
28.06.45. «Жду мобилизации. Нахожусь в движении».
Фёдор Кириллович Андрейчев Румыния 1945 г.
Папа вернулся домой только в декабре 1945 года, а в сентябре 1946 родилась я …
Глафира Ивановна Андрейчева с дочерью Тамарой (август 1945 года).
Вся семья вместе. Фото 1949 г.