Что касается снаряжения флота, то ему в этом отношении повезло немногим больше. В его состав вошли новые эсминцы наряду с тремя макетами линкоров, представлявшими собой жалкие посудины, оснащенные декоративными надстройками и деревянными пушками, которые должны были служить приманкой с целью заставить германский флот выйти в открытое море и дать бой.[397]Королевские ВВС были представлены бригадным генералом авиации Чарлзом Самсоном. Когда его 30 самолетов были распакованы, оказалось, что 25 из них не смогут подняться в воздух; для остальных, впрочем, был предусмотрен комплект бомб, которые должны были сбрасываться с борта вниз самими летчиками. Если где-то авиация и получила должное применение, так это в разведке. Данные аэрофотосъемки вражеских батарей с прикрывавшими их широкими полосами проволочных заграждений повергли Гамильтона в мрачное расположение духа.
Столь долго откладывавшаяся высадка наконец началась ранним утром 25 апреля. Англичане высадились у мыса Геллы на западной оконечности полуострова, части из Австралии и Новой Зеландии — в небольшой бухте, впоследствии известной как бухта АНЗАК[398](всего около 13 миль вдоль северного побережья). Тем временем французы высадились на южном побережье в районе Кум-Кале. Оборонявшиеся турки, несмотря на превосходство врага в живой силе и артиллерии, подвергаясь непрерывному обстрелу с кораблей, оказывали упорное сопротивление. Войска союзников сражались не менее доблестно, однако стоявшая перед ними задача была осложнена странным решением Гамильтона и двух подчиненных ему генералов, Айлмера Хантер-Вестона и сэра Уильяма Бердвуда (командовавших соответственно британскими частями и АНЗАК), оставаться на побережье в течение первых критических часов после высадки. Когда же сигнальная система стала выходить из строя, в результате чего почти сразу же союзные войска остались без связи, каждое подразделение оказалось предоставлено самому себе и не располагало сведениями о том, что происходило на соседних участках. К концу первого дня, после тяжелых потерь с обеих сторон, силы вторжения в массе своей были все еще прижаты к побережью.
Каждого, кому довелось побывать на Галлиполийском полуострове, должна была поразить ярко выраженная враждебность этих мест. Они преисполнены театрального великолепия: равнина, на которой некогда стояла Троя, простирается к югу от Дарданелл, западнее из моря вырастают острова Имброс и Самофракия. Однако побережье, представляющее собой, по сути, цепь небольших бухт, изобилует мелями и ущельями, над которыми нависают отвесные скалы, почти перпендикулярно возвышающиеся всего лишь в нескольких ярдах от берега; они изрезаны расселинами с крутыми обрывами и столь густо покрыты кустарником и зарослями папоротника, что во многих местах совершенно непроходимы. Поэтому турки, засевшие на высотах и скрытые в густой растительности, имели перед собой отличный сектор обстрела, целя в союзников, теснившихся внизу, на побережье.
Удивительно, как те, кто планировал эту операцию, могли верить в то, что у нее есть хотя бы минимальный шанс на успех? Гамильтон и несколько его старших офицеров провели поверхностную разведку, немного проплыв на эсминце вдоль берега; кроме того, в их распоряжении имелось несколько фотоснимков, сделанных с воздуха. Однако никто не располагал точными картами, не говоря уже о том, что были участки местности (особо назовем бухту АНЗАК), вообще не отмеченные на карте. Тем не менее когда австралийские и новозеландские части высадились на побережье в те ранние часы воскресного утра, они сражались как тигры. Некоторым из них удалось штыками проложить проход сквозь заросли, и к восьми часам утра казалось, что в нескольких местах турки обратились в бегство. Однако в этот момент на сцену вышел один из полудюжины наиболее выдающихся людей XX столетия.
Мустафа Кемаль (он уже появлялся ненадолго в предыдущей главе) теперь, в тридцатичетырехлетнем возрасте, был командиром дивизии. Поспешив с одним батальоном навстречу союзному десанту, он в одиночку остановил группу своих отступавших соотечественников, а затем одной только силой убеждения заставил их повернуть обратно и сражаться; после этого, осознав, что сражение было гораздо более серьезным и крупномасштабным, нежели он себе представлял, на свой страх и риск вызвал отборный турецкий полк и одно из арабских подразделений. Поступив таким образом, он, безусловно, превысил полномочия, однако своему командованию о принятом решении он сообщил не раньше полудня. К этому времени развитие событий показало, что он был прав; к своим подчиненным он вернулся уже в ранге командующего всеми войсками, противостоявшими войскам АНЗАК.
В течение всего дня он сдерживал натиск противника, и войска из доминионов, которым удалось немного продвинуться в глубь вражеской территории, стали откатываться обратно к морю. Только теперь Бердвуд, к своему ужасу, понял, что осуществил высадку десанта не там, где следовало бы. Он надеялся найти береговую полосу протяженностью как минимум в милю, однако вместо этого нашел бухту, протяженность которой составляла немногим более половины, причем между морем и скалой было лишь около 30 ярдов. Сюда должно было направляться все: орудия, боеприпасы, разнообразное снаряжение, транспортные лошади, а вскоре и бесконечный поток носилок с убитыми и ранеными. Вечером того же дня он направил донесение командующему с просьбой разрешить отход с позиций и эвакуацию войск.
Однако Гамильтон ответил отказом, заявив, что подобная эвакуация заняла бы как минимум дня два; тем временем ему было доложено о том, что австралийская подводная лодка, миновав все узкие места, проникла в Мраморное море, где сразу же торпедировала турецкую канонерку. Несчастному генералу ничего не оставалось делать, кроме как приказать своим подчиненным окопаться.
Бердвуд, озабоченный положением частей АНЗАК, был бы еще более обескуражен, если бы знал, в какой ситуации оказались европейские войска. Правда, у французов дела обстояли неплохо: высадившись на берег близ так называемой «могилы Ахилла», они осадили и взяли штурмом развалины крепости Кум-Кале, после чего были готовы соединиться со своими британскими союзниками на мысе Геллы. Однако здесь десантирование обернулось катастрофой. Турки не открывали огня до тех пор, пока большая часть транспортов не подошла к берегу и не началась высадка; тогда они внезапно обрушили на голову врага смертоносный град пуль. Для британских военных спасения не было, и в скором времени, как докладывал бригадный генерал авиации Самсон после обзора театра боевых действий с воздуха, «спокойное синее море было совершенно красным от крови на расстоянии 50 ярдов от берега, — ужасное зрелище!». На отмелях водная рябь была окрашена в алый цвет. По прошествии трех часов около тысячи трупов лежало на побережье. В течение следующих четырех часов ситуация в районе высадки несколько улучшилась; стало ясно, что турки тоже понесли немалые потери. Тем не менее неистребимый оптимизм Гамильтона был поистине изумителен. «С помощью Господа Бога, который послал нам спокойствие на море, — писал он 26 апреля, — и королевского флота, который доставил наших парней на побережье столь же организованно, как во время регаты, а также благодаря неустрашимому духу, проявленному всеми чинами обоих родов войск, мы высадили 29 000 человек в шести пунктах в условиях отчаянного сопротивления врага». Однако поскольку в Лондон просочились и другие донесения, никто уже не сомневался в том, что цена галлиполийской операции только в отношении человеческих жизней уже намного превысила ту, которая предполагалась, и что долгосрочные перспективы этой операции теперь находятся под большим вопросом.
Через три дня наступило временное затишье, на смену которому пришло то, что можно назвать тупиковой ситуацией. Британцы и части АНЗАК как-то сумели продвинуться на пару миль на возвышенность и окопаться; несмотря на все усилия, турки так и не смогли их опрокинуть. Временами это выглядело таким образом, будто «окопная война» на полуострове грозила стать почти такой же статичной, как во Фландрии. Между тем в Лондоне со всей неприглядностью вышли наружу внутреннее напряжение и борьба мнений в самом правительстве. Сначала 15 мая адмирал Фишер подал в отставку, или, точнее, ушел: несколько часов его не могли нигде найти и в конечном счете обнаружили в гостинице «Чаринг-Кросс». Затем премьер-министр Асквит был вынужден сформировать коалиционный кабинет, в состав которого Уинстон Черчилль уже не был включен (это был самый драматичный поворот в его политической карьере).
Для тех, кто окопался на галлиполийском побережье, и тех, кто прятался в скалах над ними, лето было поистине долгим. Поскольку погода делалась все более жаркой, мухи становились все более назойливыми: продукты, трупы на нейтральной полосе, бесчисленные гноящиеся раны, расположенные вблизи отхожие места — все это привлекало миллионы насекомых и делало жизнь гораздо ужаснее, чем она могла бы быть. Вместе с мухами пришла дизентерия. К июлю тысяча совершенно небоеспособных людей каждую неделю вывозилась по морю на Лемнос или на другие острова. Однако были и хорошие новости: в июне в Лондоне было принято решение об отправке еще пяти дивизий; таким образом, под командованием Гамильтона насчитывалось всего около 120 000 человек. Поскольку отныне Фишер, по счастью, был не у дел, флот де Робека также получил значительные подкрепления. В свете столь драматично изменившихся обстоятельств со всей очевидностью возникла необходимость новой высадки; выбор пал на залив Сувла в нескольких милях к северу от бухты АНЗАК. Отсюда предполагалось совершить бросок протяженностью в четыре мили до ущелий, изолировавших основные силы турецкой армии на оконечности полуострова.
Залив Сувла на первый взгляд представлялся весьма удобным местом для высадки. В отличие от большинства других, окаймленных отмелями в форме полумесяца, он имел правильную форму подковы, поэтому его воды представляли собой идеальную якорную стоянку для флота. Здесь не было нависавших над водой высоких скал, и, вероятно, по этой причине он был слабо защищен: как выяснилось, залив обороняли около 1800 человек, рассредоточенных вдоль береговой полосы; не было ни колючей проволоки, ни пулеметов. Кроме того, залив располагался сразу же за мысом со стороны бухты АНЗАК; контроль над ним позволял обеспечить снабжение большей части многострадальных войск из доминионов, сведя на нет тот нечеловеческий кошмар, который они претерпевали в течение столь длительного времени. Высадка началась 4 августа под покровом темноты и продолжалась до вечера 6 августа; турки, казалось, ничего не подозревали. Лишь после того как высадка завершилась, события стали развиваться по худшему сценарию. Новоприбывшие части не имели боевого опыта и не отличались дисциплинированностью, их командиры были уже немолодыми и в массе своей некомпетентны; очевидно, они не смогли бы справиться с адски сложной ситуацией. Цепочка управления вскоре порвалась, и Гамильтон безнадежно остался вне пределов досягаемости: в последний момент отдавались приказы, исключавшие предыдущие; дивизионным генералам и командирам бригад приходилось действовать по своему усмотрению; редко, когда солдатам можно было внятно объяснить, что от них требовалось.
Было несколько временных успехов. Героическая атака, предпринятая австралийцами у Одинокой Сосны, стоила им 4000 человек, однако доставила не менее семи крестов Виктории и имела своим результатом падение первой линии турецкой обороны. Новозеландцы просочились сквозь оборонительные порядки следующей линии и оказались в тылу турецких позиций. Однако за каждым успехом следовало несколько неудач, и вечером 8 апреля союзники были вынуждены отойти на исходные позиции; они понесли тяжелые потери, и ни одна из их основных целей не была достигнута. В конце августа Гамильтон признался Китченеру в своем поражении. Он заявил, что не сможет сделать больше того, что уже сделал, без значительных подкреплений; он назвал цифру в 95 000 человек, однако фельдмаршал только пожал плечами. Военный кабинет, как стало известно, принял решение еще раз сосредоточить усилия на западном фронте. Означало ли это, что Галлиполи спишут со счетов?
В последнюю неделю сентября последовал еще удар. Болгария объявила мобилизацию; практически не было никаких сомнений в том, что самое позднее в течение недели она вступит в войну на стороне Германии и Австрии, после чего вместе с ними двинется против Сербии. Такой поворот событий угрожал изменить всю ситуацию на Балканах, поэтому союзники решили перебросить две дивизии (сначала французскую, а затем британскую) с Галлиполийского полуострова под Салоники, откуда они могли выступить на север, чтобы оказать помощь сербам. В этой связи можно было полагать, что Гамильтону придется готовиться к полной эвакуации Сувлы. Был и другой вариант, еще более удручающий. 11 октября Китченер телеграфировал Гамильтону: «Как вы оцениваете возможный ущерб, который мог бы быть нанесен вашим войскам в том случае, если эвакуация Галлиполийского полуострова станет делом решенным? Решение пока не принято… Однако я считаю, что должен знать ваше мнение по данному вопросу». Гамильтон немедленно ответил, что, по его расчетам, цифра в 50 процентов выглядит вполне реалистичной. И добавил: «С другой стороны, со всеми нашими необученными войсками у Сувлы и со всеми этими сенегальцами у мыса Геллы может произойти настоящая катастрофа». Когда 14 октября этот документ был предложен вниманию членов Дарданелльского комитета, судьба Гамильтона уже была решена. Двумя днями позже он был отстранен от занимаемой должности.
Генерал-лейтенант сэр Чарлз Монро, преемник Гамильтона, прибыл прямо с западного фронта, и с самого дня его приезда ни для кого не был секретом тот факт, что всю галлиполийскую экспедицию он считал ошибкой. Он полагал, что война будет выиграна во Франции, поэтому любое отклонение от направления главного удара заслуживало, по его мнению, всяческого порицания. Хотя он запросил мнение своих подчиненных на предмет возможной эвакуации полуострова, сам характер его обращения свидетельствовал о том, что решение им уже принято. Прибыв на место, он не нашел ничего, что могло бы побудить его изменить свою точку зрения. Хотя с каждым днем становилось все холоднее, зимней амуниции из Лондона получено не было. Потери во многих частях составляли 50 процентов и более от штатного состава, оставшиеся в строю солдаты были крайне истощены. На каждое орудие приходилось по два снаряда в день. Монро хватило одного взгляда на залив Сувла, чтобы оправдались его худшие ожидания. Он лишь пробормотал: «Как Алиса в Стране Чудес — все чудесатее и чудесатее!» На следующий день он направил Китченеру свои соображения.
Однако еще не все было потеряно. Коммодор Роджер Кейс, начальник штаба адмирала де Робека, выступил с возражениями. Его план был довольно прост: собрать в кулак весь средиземноморский флот, который все лето простоял в разных портах Эгейского моря, и предпринять решительную попытку прорваться в проливы. Он был уверен в том, что эта атака застигнет турок врасплох. Действуя в Мраморном море, можно было бы без большого труда блокировать Балаерский перешеек в северной оконечности полуострова, отрезав находившиеся там 20 турецких дивизий. Де Робек скептически отнесся к этому плану, однако позволил Кейсу поехать в Англию, чтобы попытаться отстоять там свою точку зрения. Тот поехал и произвел сильное впечатление на самых влиятельных представителей морского ведомства, в частности на первого лорда Адмиралтейства Артура Бальфура и, разумеется, Уинстона Черчилля.
Оставался лорд Китченер, который был встревожен и той быстротой, с которой последовал ответ Монро, и его содержанием. Именно Китченер лично назначил Гамильтона командующим войсками, предназначенными для галлиполийской операции, и ему совсем не хотелось стать свидетелем унижения своего друга. Он тут же согласился с планом Кейса, попросил его, если можно, получить в Адмиралтействе нечто вроде четкой и внятной санкции и сообщил Бердвуду в обход Монро о своем намерении на следующий день лично отправиться к Дарданеллам. Его депеша заканчивалась так: «Я категорически отказываюсь подписывать приказ об эвакуации, которая, по моему мнению, обернется чудовищным бедствием и обречет немалую часть наших людей на смерть или плен. Монро будет назначен командующим войсками, сосредоточенными у Салоник». Затем он отправил эту депешу через Париж (где французское командование подтвердило, что настроено решительно против эвакуации) в Марсель и оттуда — на борту «Дартмута» — в Галлиполи.
Если бы его сопровождал Кейс (Китченер просил последнего об этом, однако его депеша не дошла до адресата), тот сумел бы укрепить решимость фельдмаршала, однако в отсутствие Кейса настрой военачальников очень скоро изменился самым решительным образом, и Китченер вдруг увидел, как его обступили Монро, де Робек и Бердвуд — отныне все трое ярые сторонники эвакуации. Никто не выступил в поддержку Кейса и его плана. После двух дней споров фельдмаршал отправился в инспекционную поездку по трем основным плацдармам и был сильно разочарован увиденным, хотя и в меньшей степени, чем Монро. 22 ноября он направил в Лондон предложение эвакуировать как можно скорее Сувлу и бухту АНЗАК, а мыс Геллы удерживать «какое-то время». Два дня спустя он отплыл в Англию.
К тому времени ни один человек из тех, кто был так или иначе причастен к этой операции, начиная от высшего руководства и заканчивая рядовыми, не чувствовал по отношению к полуострову Галлиполи ничего, кроме ненависти; однако они еще не видели его с худшей стороны. 27 ноября на полуостров обрушился сильнейший за последние сорок лет снежный буран. После 24 часов потопа подули северные ветры ураганной силы, которые принесли с собой обильные снегопады и две морозные ночи. С холмов хлынули вниз стремительные потоки, неся тела утонувших турок. В частности, в бухте АНЗАК, где многие австралийцы и военнослужащие небольшого индийского контингента, вероятно, впервые увидели снег, не было практически никакой защиты от пронизывающего холода; зимнее обмундирование все еще не было подвезено, и солдатам не оставалось ничего другого, кроме как заворачиваться в промокшие шерстяные одеяла, которые в скором времени заледенели. Это бедствие продолжалось три дня и три ночи. Когда оно миновало, потери составили 200 человек утонувшими или замерзшими насмерть; кроме того, 5000 человек получили обморожения. Многие из них прежде выступали против эвакуации, намереваясь до конца участвовать в этом предприятии; теперь, сколь ни велики оказались постигшие их бедствия, этих людей не могли вывезти достаточно быстро.
Эвакуация со всей очевидностью должна была стать продолжительным и непростым делом.[399]Только на плацдарме Сувла — бухта АНЗАК было сосредоточено 83 000 человек, и это помимо 5000 лошадей и ослов, 2000 автомашин, приблизительно 2000 орудий и нескольких тонн провианта. Единственная надежда заключалась в том, что удастся эвакуироваться тихо и незаметно, может быть, за две-три недели. Даже в этом случае сохранялся немалый риск: непрерывный турецкий обстрел легко мог сделать невозможной погрузку на корабли; плохая погода и бурное море могли разрушить превосходно разработанные планы; кроме того, стремительно приближалось время зимнего солнцестояния. Однако выбора не было; начиная со второй недели декабря по ночам флотилии грузовых судов и катеров пробирались в бухты, а накануне рассвета отчаливали, нагруженные по самый планшир людьми, животными и вооружением. Больных и раненых грузили в первую очередь; для них было приготовлено 56 временно оборудованных под госпитали судов, и 12 000 больничных коек ждали в Египте. В течение дня, чтобы рассеять подозрения турок, жизнь на позициях текла как обычно: бесконечные вереницы мулов все так же тащились с побережья на передовую и обратно. Единственное отличие заключалось в том, что тюки и ящики, которые они тащили на себе, были пустыми. По мере продвижения эвакуации военная хитрость становилась более изощренной: одни и те же люди и животные должны были двигаться по кругу подобно армии в театральной постановке. Ни одна палатка не была снята; каждую ночь помимо костров, на которых готовили пищу, зажигались тысячи других.
Через неделю темп ускорился; к 18 декабря была эвакуирована половина экспедиционного корпуса — около 40 000 человек. Продолжать обманывать противника было уже невозможно; оставшиеся войска предполагалось вывезти в ближайшие две ночи. На некоторых участках фронта траншеи союзников и турок находились менее чем в десяти ярдах друг от друга (многие из них можно видеть еще и сегодня), так что казалось невозможным покинуть окопы незаметно для врага; тем не менее каким-то образом это было сделано. В сумерках 21 декабря последние суда отчалили от берега. В бухте АНЗАК двое были ранены шальными пулями в тот самый момент, когда поднимались на борт; из залива Сувла были благополучно эвакуированы все вплоть до последнего человека и вьючного животного. Последнее, что сделали союзники перед отплытием, — это подожгли бикфордовы шнуры, которые были аккуратно протянуты по всему побережью. Спустя десять минут они с глубоким удовлетворением услышали серию оглушительных взрывов — это взлетели на воздух склады с боеприпасами.
Что же касается британцев, то для их четырех дивизий (всего около 35 000 человек), находившихся на плацдарме в районе мыса Геллы, ситуация сложилась весьма тяжелая. Турки позволили частям АНЗАК улизнуть у них прямо из-под носа; разумеется, они не должны были вновь допустить ту же ошибку. Напротив, более не прикованные ни к бухте АНЗАК, ни к Сувле, они получили возможность навалиться на британцев всеми силами. О том, чтобы удерживать оборону, уже не могло быть речи, и Монро, Бердвуд и де Робек (последний ненадолго уехал по болезни домой, однако накануне Рождества вернулся) теперь были единодушны. Несмотря на то что эвакуация была сопряжена со многими трудностями, следовало попытаться.
Она началась в субботу, 1 января 1916 г. Французы отплыли первыми, и через неделю численность оставшихся британских войск сократилась до 19 000 человек. До этого момента вражеский натиск был на удивление слабым. Затем, сразу после полудня 7 января, турки предприняли активные действия, начав обстрел, продолжавшийся четыре с половиной часа. После того как смолкли орудия, началась атака. Британцы, засевшие в траншеях, встретили атакующих ружейно-артиллерийским огнем и с удивлением увидели, что турецкие пехотинцы, известные своей дисциплинированностью и мужеством, остановились как вкопанные, наотрез отказавшись идти вперед. До наступления ночи ни одному турецкому солдату не удалось проникнуть в расположение британских войск. В течение следующих 24 часов ничего опасного не произошло, и эвакуация продолжалась.
Тем временем, однако, погода начала портиться. К вечеру 8 января барометр стал стремительно падать, и скоро порывы ветра уже достигали 35 миль в час. Волны унесли два лихтера и разбили один из временных пирсов; пока его ремонтировали (нелегкая работа в темноте, в условиях шторма), все остановилось. Ветер и дождь также препятствовали немногим оставшимся частям, когда они шли три или четыре мили, отделявшие их окопы от побережья, однако в 3 часа 45 минут пополудни последний солдат поднялся на борт и последний корабль взял курс в открытое море. Спустя десять минут, точно так же как в бухте АНЗАК и в заливе Сувла, уничтожение складов с боеприпасами явилось драматическим финалом всего предприятия. Злополучная авантюра наконец завершилась.
Ничто не украсило ее так, как завершающая фаза. Один из многих примеров иронии судьбы, связанных с галлиполийской операцией, состоит в том, что после хаоса и неразберихи, которыми с самого начала было отмечено это предприятие, эвакуация в самом его конце явилась образцом высочайшего уровня планирования и организации. Потерь практически не было, ни одного солдата не бросили на произвол судьбы. Однако имел место еще более удивительный парадокс: грандиозная экспедиция хотя и закончилась крахом, тем не менее представляла собой гениальный замысел, который должен был (и мог) увенчаться успехом. Спустя несколько лет после войны в официальном отчете о тех событиях, выпущенном турецким генеральным штабом, признавалось, что бой 19 марта с британским флотом оставил турецкие войска практически без боеприпасов; если бы де Робек немедленно возобновил атаку, то, вероятнее всего, смог бы беспрепятственно пройти через проливы к Константинополю, и в этом случае «восемь дивизий, остававшихся там, были бы не в состоянии защитить его». Если бы Константинополь был оккупирован, едва ли русские подписали бы сепаратный мир, да и революция в России могла бы никогда не произойти. Даже после высадки победа была возможна; турецкий отчет также допускал, что дважды за период кампании — во время первой высадки войск АНЗАК в апреле и в заливе Сувла в августе — союзники почти наверняка прорвали бы вражескую оборону, если бы не Мустафа Кемаль.[400]Если бы им удалось это сделать, если бы кампания завершилась победой (а такой исход был вполне реален), великая война могла бы закончиться на три года раньше и миллионы жизней были бы спасены.
Отношение греков к высадке войск близ Салоник было двойственным и неоднозначным. Премьер-министр Элефтериос Венизелос втайне одобрил план действий, хотя ради соблюдения формальностей заявил официальный протест. С другой стороны, король Константин, который наследовал своему отцу Георгу двумя годами ранее и был женат на сестре кайзера, выступал решительно против на том основании, что до тех пор пока болгарская армия не перешла границу, присутствие иностранных войск на территории Греции выглядело бы как нарушение ее нейтралитета. Что же касается самих греков, то в большинстве своем они были на стороне короля и не желали присутствия союзников, понимая, что те неминуемо втянут их против воли в войну. Результатом стало то, что впоследствии получило название национального раскола, и Венизелос был вынужден уйти в отставку.
Попытки вмешательства во внешнюю политику всегда были ошибкой конституционных монархов; в данный момент эта ошибка стала фатальной. Король тайно начал вести переговоры с немцами, и 23 мая 1916 г. греческая армия сдала пограничный форт Рупель, позволив немецким и болгарским войскам оккупировать Восточную Македонию. Кавалу также было приказано сдать, ее греческий гарнизон был отправлен в Германию в качестве военнопленных. «Где же ваши тридцать сребреников?» — вопрошал в парламенте Венизелос. Вероятно, это было не самое дипломатичное вступление к последнему обращению к королю с требованием присоединиться к Антанте, пока не стало слишком поздно. Как и следовало ожидать, Константин остался глух к этим призывам.
Для экспедиционного корпуса обстановка становилась все более и более невыносимой. С момента своего прибытия союзники чувствовали себя крайне неуютно, будучи вынуждены расположиться лагерем в нескольких милях от города, в то время как вражеские консулы находились в самом городе на свободе. Той зимой сербов оттеснили обратно к Адриатике, и Сербия была оккупирована. «Что же дальше?» — спрашивали себя союзники. В дальнейшем командующий французскими войсками в Салониках, генерал Морис Саррайль, учинил расправу без суда и следствия, взяв под арест всех вражеских консулов и агентов; он посадил их в крепость, одновременно заняв и другой форт, контролировавший вход в залив. Теперь союзники уже не церемонились: союзное командование официально потребовало демобилизации греческой армии, роспуска парламента и отставки правительства. В сентябре 1916 г. Венизелос уехал на свой родной Крит, где поднял мятеж против короля, затем вернулся в Грецию и сформировал в Салониках временное правительство, которое союзники признали месяц спустя.
В декабре британцы и французы, поскольку их требования все еще не были выполнены, высадили свои войска в Пирее с целью вынудить короля сдать запасы оружия и снаряжения. Однако этот шаг был ошибочным; греки оказали сопротивление, и королевский дворец подвергся обстрелу с французских кораблей. На Венизелоса, которого можно было понять, но не оправдать, возложили всю полноту ответственности, и 26 декабря он был торжественно отлучен от церкви архиепископом Афинским. Затем союзники подвергли блокаде Южную Грецию, а в июле 1917 г. потребовали отречения короля от престола, причем французы подкрепили это требование высадкой войск в Коринфе. Константин отказался отречься и вместе со своим старшим сыном выехал в Швейцарию.
Однако в скором времени ситуация коренным образом изменилась. В Афинах, страдавших от голода в условиях продолжавшейся блокады и фактически оккупированных французами, Константина сменил на престоле его второй сын, Александр. Спустя несколько дней Венизелос прибыл из Салоник вместе с правительством, был тепло принят и стал премьер-министром нового короля, отметив свое восстановление в должности девятичасовой речью в парламенте. Единственными пострадавшими в ходе этих событий оказались роялисты — их изгнали отовсюду: из правительства, из органов власти, из армии и даже из церкви. Греческое общество раскололось надвое и пребывало в таком состоянии в течение жизни как минимум одного поколения. В конечном счете, хотя и не слишком скоро, Греция вступила в войну на стороне Антанты. Ее армия, укомплектованная новобранцами и в массе своей необученная, доблестно сражалась в Македонии. Вместе с британцами греки вторглись в Болгарию и разгромили ее; совместно с французами и сербами изгнали немцев из Сербии. Последним триумфом греков стало вступление их войск в Константинополь — впервые с 1453 г. Для Элефтериоса Венизелоса это был звездный час.
Первоначальное воодушевление и последовавшее за ним разочарование в связи с Галлиполи совершенно затмили обстановку на другом театре военных действий — на Среднем Востоке.[401]Этот регион тоже был частью Османской империи; в Месопотамии и Палестине турецкая армия подвергалась постоянному натиску со стороны войск Антанты.