Подстрочный перевод О. Волковой.
[Пандавы скрывают свой истинный облик]
Страну проиграв кауравам, пандавы
Лишились приюта, лишились державы.
Расплата за проигрыш в кости – сурова:
Двенадцать мучительных весен, без крова,
Да будут скитаться тропою лесною,
А после, с тринадцатой, новой весною,
Пусть город найдут, где в течение года
Их облик да будет сокрыт от народа…
В изгнании горя изведали много.
Юдхи́штхира, отпрыск всеправого бога,
Сын Дхармы, как старший, собрал своих братьев,
Сказал им: «Былое величье утратив,
Мы жили в двенадцатилетней кручине.
Тринадцатый год начинается ныне.
Ты, Арджуна, брат мой, поведай: где будем
Теперь обитать, неизвестные людям?»
Ответствовал Арджуна: «Дхармой всеправым
Дарована, милость несчастным пандавам:
Свой облик менять по желанию можем, –
Да станет любой на себя непохожим.
Спросил ты: «Где место для жительства?» –
Внемли: Кругом – превосходные, щедрые земли,
Где влага вкусна и где пища отменна:
И Ма́тсья[27], и Па́нчала, и Шурасе́на,
Юга́ндхара, Ша́лва, Че́ди и Даша́рна, –
О всех вспоминает молва благодарно.
Владыка царей, назови нам державу, –
Какая из них тебе больше по нраву?»
А старший: «Ты прав, многодоблестный воин,
Да будет приют наш красив и спокоен.
Потомкам Панду да пребудет защитой
Вира́та, над матсьями царь знаменитый, –
Казной, добротой, благочестьем богатый, –
Весь год проживем в государстве Вираты.
Но службу какую царю мы сослужим?
Уменье и навыки в чем обнаружим?
Склоняются люди к различным занятьям, –
Какие из них предпочтительней братьям?»
Ответствовал Арджуна старшему брату:
«А сам-то обрадуешь чем ты Вирату?
Исполнен ты чести, и правды, и блага,
Известны и щедрость твоя и отвага,
Но люда простого не ведал ты тягот, –
Какое же дело ты сделаешь за год?»
Юдхиштхира молвил: «Задумал я дело,
Которое надобно делать умело.
Скажу я, придя к повелителю в гости:
«Я – брахман Канка́, я – играющий в кости.
Умением этим я славлюсь повсюду,
Тебе я в игре сотоварищем буду.
По-разному кости приводят к удаче:
Одни – словно глаз голубеют кошачий,
Из злата, из бивней слоновых – другие,
А доски что камни блестят дорогие».
С царем будем кости бросать до рассвета, –
И черного цвета, и красного цвета.
И так я скажу, если спросит Вирата:
«С Юдхиштхирой в кости играл я когда-то…»
Дошло мое слово до вашего слуха.
А ты, Бхимасе́на, а ты, Волчье Брюхо,
Каким государя обрадуешь делом?»
Ответил могучий душою и телом:
Себе я присвою прозванье Балла́вы.
«Я – повар, скажу. Я готовлю приправы,
Чей запах и царские тешит покои».
Такое искусство явлю поварское,
Такие придумывать стану приправы,
Что будет доволен властитель державы.
Взвалю себе горы поленьев на плечи,
Хотя бы пришлось их таскать издалече,
Я с самыми сильными справлюсь быками,
Слонов укрощу я своими руками,
На всех состязаньях борцов одолею,
Однако соперников я пожалею,
Помилую их на высоком собранье, –
Похвалит меня властелин за старанье,
А спросит – отвечу я речью такою:
«Юдхиштхире был я когда-то слугою,
И шел обо мне во дворце его говор,
Что лучший борец, и мясник я, и повар».
Юдхиштхира молвил: «Воюющий смело,
Ты, Арджуна, выбрал ли новое дело?
Не ты ли великим и сильным родился?
За помощью Агни к тебе обратился, –
Ты двинулся, богу огня помогая,
И быстро сгорела чащоба глухая,[28]
Ты справился с Индрой, напасти развеяв,
Ты сжег, уничтожил и бесов и змеев.
Воинственней всех из воинственной рати,
Какое же выберешь ты из занятий?
Как солнце среди вековечного свода,
Как брахман среди человечьего рода,
Среди поражающих стрел – громовая,
Среди угрожающих туч – грозовая,
Как кобра средь тварей, исполненных яда,
Как бык, что горбат, – средь коровьего стада,
Как змей Дхритараштра – средь нагов[29]подвластных,
Как слон Айрава́та – средь стад трубногласных,
Как пламя – среди обладающих блеском,
Как море – среди привлекающих плеском,
Как сын среди близких, жена – среди милых,
Воитель, что биться и с Индрою в силах, –
Средь самых могучих – ты самый могучий,
Средь лучников лучших – лишь ты наилучший,
Коней обладатель и лука Ганди́вы,
Скажи мне, о Бхараты отпрыск правдивый,
Какая в душе твоей дума созрела,
Какое избрал ты в изгнании дело?
У Индры в чертоге ты прожил пять весен,
Как Тысячеокий, ты стал громоносен.
Оружье добыл ты чудесное, мудрый,
Ты стал средь ревущих – двенадцатым Рудрой,
О ты, с затвердевшей в сражениях кожей,
С тринадцатым солнечным Адитьей схожий,
О воин, всегда приходящий с добычей,
Чьи руки насыщены силою бычьей!
Тебя средь морей океаном считаем,
Средь гор уподобился ты Гималаям,
Гарудой считаем тебя средь пернатых
И тигром – средь хищных зверей полосатых,
О лучший из доблестных в доблестной рати,
Что будешь ты делать, явившись к Вирате?»
И Арджуна молвил: «Приду я как евнух, –
Тем самым избегну последствий плачевных:
Воитель, привыкший к суровым занятьям, –
По-женски нарядным украшусь я платьем.
Приду и царю назовусь: Бриханна́да.
Украситься длинной косою мне надо,
В чертоге царя, в обиталище власти,
Предстану в блистанье серег и запястий.
Сокрыв от придворных начало мужское,
Я в женских покоях и в царском покое
Рассказывать буду старинные сказки,
Учить буду девушек пенью и пляске,
Сердца привлеку мерно-звонкою речью.
«Откуда ты?» – спросит Вирата, – отвечу:
«В державе Юдхиштхиры, в женском наряде,
Служанкою был госпожи Драупади».
Как Наль, я надену чужую личину,[30]
Никто не узнает в служанке мужчину».
Юдхиштхира молвил: «О юноша стройный,
О На́кула, радостей многих достойный,
А чем ты займешься, краса простодушных?»
«Надсмотрщиком стану я в царских конюшнях, –
Ответствовал Накула. – Этой работой
Начну заниматься с великой охотой.
Быть стражем коней – вот мое увлеченье,
Искусен я в их обученье, в леченье.
А спросят – отвечу: «Мне Гра́нтхика имя.
Всем сердцем я связан с конями своими».
«А ты, Сахаде́ва, – спросил Правосудный, –
Скажи нам, что сделаешь в год многотрудный?»
Сказал Сахадева: «Одна мне отрада, –
Быть пастырем верным коровьего стада.
Я стану доильщиком, в счете искусным…
Не будешь ты, Царь Справедливости, грустным,
Поверь мне, доволен останешься мною.
Танти́палы имя себе я присвою.
Ты вспомни: и раньше, под царственным кровом,
Меня приставлял ты как стража к коровам.
Повадку я каждую знаю коровью,
Я буду стеречь их с умом и любовью.
Быки мне известны, чья стать превосходна:
Любая корова, хотя и бесплодна,
Мочу их понюхав, – тотчас отелится.
Так буду трудиться, трудясь – веселиться,
Притом никому не внушив подозренья.
Ты выслушал, брат мой, – я жду одобренья».
Промолвил Юдхиштхира, горько вздыхая:
«У нас, пятерых, есть жена дорогая,
Нам собственной жизни подруга милее!
Ее как сестрицу родную лелея,
Размыслим: вдали от родного предела
Какое найдем для возлюбленной дело?
Росла Драупади беспечной царевной,
Не ведала женской работы вседневной,
Великопрославленной, чуждой печали,
Ей только венки и запястья пристали.
Красавица нежная в тонкой одежде
Домашнего дела не делала прежде, –
Красивая, верная и молодая.
Так что же ей делать, мужьям помогая?»
Послышалась речь Драупади-смуглянки:
«Имеются в мире сайра́ндхри[31]-служанки.
Искусных, свободных, однако бездомных,
Их знают везде как работниц наемных.
Берут их внаймы на работу ручную, –
И я этой доли, видать, не миную.
Скажу: «Я – сайрандхри. Хочу потрудиться.
Владычиц причесывать я мастерица.
Займусь волосами царицы Судешны, –
Старанья служанки ей будут утешны».
Промолвил Юдхиштхира слово такое:
«Ты сделаешь, чистая, дело благое.
Исполнена ты благочестья и света,
Крепка и тверда в соблюденье обета.
Еще, поразмыслив, хочу вам сказать я,
Что выбрали вы неплохие занятья.
Пусть жрец охраняет, свершая обряды,
Священное пламя в жилище Друпады.
Пусть слуги, погнав колесницы пустые,
Войдут в Дварава́ти, где стены святые,
И пусть повара и служанки царицы
К панчалам[32]пойдут и, достигнув столицы,
Всем скажут: «Не знаем, куда из дубравы
Ушли, по домам нас отправив, пандавы».
[Наставления жреца Дха́умьи]
Пандавам сказал с добротою всегдашней
Жрец Дхаумья – их наставитель домашний:
«Быть может, все то, что скажу я, не ново,
Но это – любовью рожденное слово.
Вы знаете, царские дети, прекрасно,
Что жизнь при дворе тяжела и опасна.
Скажу я, как надо, избегнув напасти,
Нести свою службу в присутствии власти.
Хотя вы могучего царского рода,
Придется и вам в продолжение года
Прожить в униженье, лишившись почета:
Нелегкой окажется ваша работа!
Без спросу не суйтесь в дворцовые двери.
Вы к царской любви не питайте доверье.
Не следует к месту стремиться такому, –
Которое будет желанно другому.
Слуге, возгордившись, взбираться негоже
На царских слонов, колесницу и ложе.
Коль месту сопутствует слава дурная, –
Бегите его, клеветы не желая.
К царю, коль не спросит, с советом не лезьте,
Служите властителю молча, без лести:
Цари презирают советчиков вздорных,
А также искательных, лживых придворных.
Свой ум при дворе только тот обнаружит,
Кто с царскими женами тайно не дружит,
И с теми, кого государь ненавидит,
И с теми, кто в каждом недоброе видит,
И с теми – свободны они иль рабыни, –
Кто женщинам служит на их половине.
Без ведома царского, царского взгляда,
Свершать и ничтожного дела не надо.
Служите царю, словно богу, – иначе
Вовек не знавать вам добра и удачи,
Любому его подчиняйтесь приказу,
Чтоб ярости царской не видеть ни разу.
Царю говорите открыто и внятно
Лишь то, что полезно, лишь то, что приятно.
Ценнее приятных – полезные речи,
А все же царю не перечьте при встрече.
«Не люб я царю», – этой мыслью тревожим,
Решает мудрец: «Мы старанья умножим».
При царском дворе не лишается чести
Лишь тот, кто сидит на положенном месте.
Сидеть от царя надо справа иль слева,
Тогда вы избегнете царского гнева,
А сзади сидеть полагается страже,
А спереди сесть и не думайте даже!
Болтать при царе и шептаться – постыдно;
Ведь это и каждому будет обидно!
Царем изреченное лживое слово
Не делайте громким для слуха людского.
Не надо кричать: «Я умен! Я бесстрашен!» –
Приятен слуга, что смиреньем украшен:
За труд получив от владыки даренья,
Служите, усердья полны и смиренья, –
Не спорить же с тем, чья рука самовластна,
Чья ярость ужасна, а милость прекрасна!
Придворным не следует громко плеваться,
И ветры пускать, и чихать, и чесаться.
Царю неприятен болтливый, и грубый,
И тот, кто кривит с уязвлением губы,
Кто, шутку услышав, как буйный хохочет:
Во мненье царя он себя опорочит.
Но также нельзя никогда не смеяться,
Быть сдержанным слишком и шутки бояться.
Слуга, чтобы жизнь при дворе не затмилась,
Да встретит спокойно немилость и милость.
Лишь те проживут при дворе без печали,
Чьи мудрые мысли – царей возвышали.
Опальный слуга, без докучного слова,
По милости царской возвысится снова.
Кто преданность, верность и разум являет, –
Царя за глаза и в глаза восхваляет,
А тот, для кого лишь насилье – опора,
Поникнет, погибнет позорно и скоро.
Не надо стремиться к наградам и званьям.
Не надо царя превышать дарованьем.
Нужны при дворе правдолюбье и смелость,
Чтоб также и мягкость при этом имелась.
Как тень, за царем надо следовать всюду,
Угадывать каждую надо причуду.
Он кликнет другого, – скажите поспешно:
«Я сам сотворю это дело успешно!»
Лишь тот при дворе свое счастье добудет,
Кто близких покинет, родных позабудет.
Не надо носить, чтоб не знать посмеянья,
С царем одинаковые одеянья.
Не надо советы давать многократно, –
Царю это будет весьма неприятно.
И мзды не берите: берущие – гадки,
Тюрьмой или казнью кончаются взятки.
Должны вы беречь, словно ока зеницу,
Любое даренье царя: колесницу,
Одежду с плеча, иль кольцо, иль запястье, –
Тогда от царя вы увидите счастье.
Вот так и живите в течение года,
Пока не приблизится время ухода, –
И снова, о Царь Справедливости, царствуй!»
Юдхиштхира молвил жрецу: «Благодарствуй;
Научены мы; кроме Ви́дуры-дяди
И матери Кунти, с любовью во взгляде,
Никто бы нас так хорошо не наставил.
Отправь же нас в путь с соблюдением правил».
Уста свои гимнами брахман украсил
И пламя возжег с возлиянием масел, –
Да будет пандавам и счастье и слава!
Огонь обошли они слева направо
И в путь, процветанья и радости ради,
Пошли вшестером – во главе с Драупади.
[Пандавы вступают в страну Вираты]
Пошли храбрецы по дороге разлуки.
Мечи у них были, и стрелы, и луки.
К Ямуне-реке поспешили пандавы,
И воины берег увидели правый.
Блуждая в горах и зверей поражая
В лесах недоступного горного края,
Отважные стрелометатели к цели
Стремились упорно средь скал и ущелий.
Вот слева осталась панчалов держава,
Державу дашарнов оставили справа, –
И Матсья за лесом цветет и плодится!
Сказала царю Драупади-царица:
«Стемнело на поле; средь зреющих всходов
Одни лишь тропинки видны пешеходов;
Еще до столицы идти нам немало;
Останемся на ночь. Я очень устала».
Воскликнул Юдхиштхира: «Вступим в столицу,
И станем на отдых. А нашу царицу,
О Арджуна, мощью побед знаменитый,
Прошу тебя, на руки ныне возьми ты».
И Арджуна гордо понес Драупади,
Как слон, что царем почитается в стаде.
Храбрец опустил ее, из лесу выйдя,
Окраину города сразу увидя.
Юдхиштхира Арджуне молвил: «Не сможем
Мы в город войти, коль оружье не сложим,
А если мы вступим в столицу с оружьем, –
Волнение вспыхнет, себя обнаружим:
Хотя бы один будет узнан, – и снова
Скитаться начнем среди мрака лесного,
Скитаться в двенадцатилетнем изгнанье:
Мы так поклялись на высоком собранье».
Ответствовал Арджуна: «С кладбищем рядом,
Я вижу, блистает зеленым нарядом
Густое огромное дерево шами[33]
С большими, таящими пламя, ветвями.
Нет места безлюдней, мрачнее, мертвее;
Кругом – только дикие звери и змеи;
Здесь трупы сжигают; и страшно прохожим
Идти среди ночи глухим бездорожьем.
Оружье могучее спрячем средь листьев,
Тем самым дорогу в столицу расчистив».
Сказал он, и с лука, чье имя Гандива,
Чьей мощью врагов поражал горделиво,
Он снял тетиву, что была знаменита:
Да будет оружье средь листьев сокрыто!
Спустил тетиву и Юдхиштхира смелый
С победного лука, чьи меткие стрелы
Разили врагов, незнакомы с пощадой,
Отечеству Бхаратов были оградой.
Затем тетиву с богатырского лука,
От звука которой, – от страшного звука, –
Бежали противники, рушились горы,
С того всемогущего лука, который
Властителя Синдха от жизни избавил
И землю панчалов склониться заставил, –
Снял с лука свою тетиву Бхимасена,
Идущий дорогой побед неизменно.
Затем тетиву – нерушимую жилу –
Снял Накула, в битвах являющий силу.
С открытой душой, миловидный, как дева,
Снял с лука свою тетиву Сахадева.
Взобрался на дерево Накула ловкий,
К ветвям привязал он надежной веревкой,
В местах, где оружие дождь не затронет,
А листья от взора чужого схоронят, –
Мечи, что блистали блистанием битвы,
И стрелы, что острыми были, как бритвы,
От коих враждебное войско редело.
К стволу привязали и мертвое тело.
Подумали, запах дурной обоняя:
«Отселе отпрянут прохожие, зная,
Что мертвое тело исполнено скверны, –
И каждого ужас охватит безмерный…»
Увидев: идут пастухи и служанки, –
Сказали: «То матери нашей останки,
Прожившей сто семьдесят лет. Наши предки
Велят нам: «Да будут над мертвыми ветки».
Такие рассказывая небылицы,
Вступили в окрестности пышной столицы,
Где скорби тринадцатый год, среди малых,
Решили прожить, чтоб никто не узнал их.
Им прозвища тайные дал предводитель:
Победа, Победная Рать, Победитель,
Победная Битва, Победная Сила, –
И горсточка храбрых в столицу вступила.
Юдхиштхира первым явился к Вирате, –
А тот на собранье сидел среди знати, –
К владыке явился неузнанный в гости,
Под мышкой держал он игральные кости.
Богатый отвагою, опытом, славой,
Пред всеми предстал богатырь величавый,
Как бог, что бессмертной сиял красотою,
Как солнце за облачной сетью густою,
Как змей, прославляемый всеми зверями,
Как царь, почитаемый всеми царями,
Как бык, чье могущество гордо окрепло,
Как пламя, сокрытое грудою пепла.
Вирата спросил у советников главных,
У мудрых жрецов и воителей славных:
«Скажите мне, кто он, пришедший впервые?
Не жрец ли, отринувший блага мирские?
Иль царь, обладатель могучей десницы?
Без слуг он явился и без колесницы,
Но так величаво приходит не всякий.
На нем не виднеются ль царские знаки?
Ко мне он приблизился гордо, без дрожи,
С надменным слоном поразительно схожий,
Что в пору любви, возбужденный от течки,
Подходит к бегущей средь лотосов речке!»
Вирате, объятому думой всевластной,
Юдхиштхира молвил: «Я брахман несчастный.
О царь, у тебя, властелина земного,
Пришел я просить пропитанья и крова».
«О странник почтенный, – Вирата ответил, –
У нас да пребудешь ты счастлив и светел!
Меня ты своим осчастливил приходом.
Скажи, досточтимый: откуда ты родом?
Каким ремеслом ты гордишься по праву?
Ты имя свое назови и державу».
Юдхиштхира молвил: «Юдхиштхире другом
Я был, – он со мною делился досугом.
Я – брахман. Мой род – Крепконогие Тигры.
Зовусь я Канка́. Знаю многие игры.
Искусен я кости бросать, о Вирата!»
А царь: «Государство мое без возврата
Возьми, управляй, – и тебе я дарую,
Слуга твой покорный, награду любую.
Игрок хитроумный мне счастья дороже,
А ты и подавно, на бога похожий!»
«Слуга твой, – воскликнул Юдхиштхира, – просит:
Пускай проигравший свой проигрыш вносит,
Не то будут игры сопутствовать спорам,
Покроется наше искусство позором».
Ответил Вирата: «Будь брахман иль воин,
Но если играть он с тобой недостоин, –
Уйдет он в изгнанье, лишится он крова!
Да слышат сограждане твердое слово:
Канка, соправитель мой в царской столице,
Воссядет в такой же, как я, колеснице…
О брахман, играющий в кости искусно,
Ты будешь питаться обильно и вкусно,
Украшу тебя златотканым нарядом,
Где б ни был я, будешь со мною ты рядом,
Все двери откроются перед тобою.
А если к тебе обратится с мольбою
Несчастный, – ко мне приходи как ходатай,
И доля убогого станет богатой.
О брахман, живи при дворе без боязни!»
Услышал Юдхиштхира слово приязни
И зажил в почете, не зная печали, –
О прошлом его при дворе не слыхали…
Страша своей силой, пришел Бхимасена,
Чья львиная поступь была дерзновенна.
Черпак и мешалку сжимал он рукою,
А нож без зазубрин, без ножен, – другою.
Хотя поварское он принял обличье, –
Являл он безмерную мощь и величье,
Плечами касался небесного склона, –
И подданных царь вопросил благосклонно:
«Откуда он, бык среди рода людского?
Кто видывал прежде красавца такого?
Откуда он, лев среди сильных и смелых?
Кто видывал прежде таких мощнотелых?»
Сказал сын Панду: «Слушай, царь гордоглавый:
Я – повар искусный. Зовусь я Баллавой».
А царь: «Я не верю, что повар ты жалкий,
Чья доля – владеть черпаком и мешалкой.
Знатнейших затмил ты блистаньем высоким,
Ты выглядишь Индрою Тысячеоким!»
«И все же я – повар, – сказал Бхимасена, –
При этом искусство мое – совершенно.
Похлебки мои одобрял и приправы
Юдхиштхира – стран повелитель всеправый.
Я также борец, и борюсь я с упорством.
Не знаю, кто равен мне мощью, проворством.
Я львиную силу борол и слоновью,
Хочу я служить государю с любовью».
Вирата ответил: «Как повар служи нам,
Над нашей поварнею будь господином,
Поскольку ты хвалишься этим уменьем,
Но мы тебя выше, воинственный, ценим:
Ты мог бы владеть, с этой выей и станом,
Землей, опоясанною океаном!
Но если милей тебе доля простая, –
Служи мне, моих поваров возглавляя».
Так мощный Бхима́ стал главою поварни,
Его полюбил властелин благодарный,
Он дни посвящал поварскому занятью,
Не узнан ни челядью царской, ни знатью.
[Драупади становится служанкой царицы Судешны]
Тогда свои волосы мягкие справа
Собрав, – на концах они вились кудряво, –
В одном только платье, испачканном, рваном,
Однако из шелка богатого тканном,
Служанка-сайрандхри пришла – Драупади,
С глубокой печалью в пленительном взгляде.
И женщины в царском дворце, и мужчины
Сбежались к красавице, полной кручины.
Спросили: «Откуда пришла ты? И кто ты?
Какой во дворце ты желаешь работы?»
Служанкой себя назвала Драупади:
«Работы ищу пропитания ради».
Никто не поверил смуглянке прекрасной,
Такой длиноокой, такой нежногласной,
Что будто сайрандхри-служанка явилась,
Что будто работа нужна ей, как милость.
Тогда на служанку взглянула поспешно
Супруга Вираты, царица Судешна.
Сказала измученной дальней дорогой,
Такой беззащитной, в одежде убогой:
«Скажи, благородная, чистая, кто ты?
Какой во дворце ты желаешь работы?»
А та: «Я – сайрандхри. Хочу я, царица,
На тех, кто накормит меня, потрудиться».
Судешна сказала: «С такой красотою
Как можешь ты зваться служанкой простою?
Такие, как ты, среди слуг не бывают,
А сами служанками повелевают.
Лодыжки тонки, и лицо твое смугло,
Шестью ты своими частями округла,
Тремя – глубока: то пупок, голос, разум;
Пятью ты красна, – назову я их разом:
Ладони и мочки, подошвы и губы,
Следы твоих ног, что поклонникам любы;
Звонка ты, как лебедь чудесноголосый;
Прекрасны твои заплетенные косы;
Сверкает чело, как луна, хорошея,
И раковиной изгибается шея;
Широкая в бедрах и тонкая в стане,
С высокою грудью, с движеньями лани,
С глазами, чей блеск оттеняют ресницы, –
Кашмирской пленительней ты кобылицы!
Поведай нам, кто ты? Гандха́рва? Богиня?
Не лги, благородная, ты не рабыня!
Ты Индры, Варуны иль Брахмы супруга?
Иль к нам ты пришла из бесовского круга?»
«Нет, я не богиня, – в ответ Драупади, –
Нет, я не одно из бесовских исчадий.
К тебе как сайрандхри пришла я, царица,
Причесывать волосы я мастерица,
К плетенью венков прилагаю старанья,
Готовить научена я притиранья.
Такие же я предлагала услуги
Потомков Панду многочтимой супруге,
Прелестной царице цариц Драупади…
Вот так, о большой не мечтая награде,
За скромную плату работаю всюду,
И тем, что ты дашь мне, довольна я буду.
Мне Ма́лини имя. Трудиться желая,
В твой дом, о царица Судешна, пришла я».
Сказала Судешна: «Носить я готова
Тебя на руках, – и сдержу свое слово,
Но что, если царь увлечется тобою?
Ты видишь, и жены, собравшись толпою,
Глядят на тебя очарованным взглядом, –
А что, коль мужчина окажется рядом?
Смотри, и деревья пленились тобою,
В дворцовом саду зашумели листвою,
Они пред тобою склонили вершины, –
А как же, скажи мне, поступят мужчины?
Вирата, твоей красотой пораженный,
Оставит меня и возьмет тебя в жены.
Когда на мужчину, средь дня или ночи,
Поднимешь ты продолговатые очи
И пристально глянешь, – сраженный их властью,
Он богу любви покорится со страстью.
Твоим восхищен безупречным сложеньем,
Он будет служить одержимым служеньем
Владыке бесплотному страсти красивой –
Ана́нге, когда-то сожженному Шивой[34]
За то, что он Шиву пронзил оперенной
Стрелою любви, из цветов сотворенной…
Судьбы своей самочка краба не знает:
Для собственной гибели плод зачинает.
Я тоже сама себе гибель устрою,
Едва пред тобой свои двери открою!»
Тогда Драупади сказала Судешне:
«Никто – ни Вирата, ни пришлый, ни здешний, –
Не смогут сближенья добиться со мною:
Мужьям пятерым довожусь я женою.
Гандхарвы мужья у меня – полубоги,
Что песни слагают в небесном чертоге.
Они охраняют меня постоянно,
И силу дает мне такая охрана.
К тому, кто служанку остатками пищи
Не кормит, дает мне работу, жилище,
Кто мне не велит омывать ему ноги, –
Весьма благосклонны мужья-полубоги.
А тот, кто любовью ко мне воспылает, –
Умрет в ту же ночь, как меня пожелает.
Ревнивцев-гандхарвов боятся недаром:
Они меня любят с неистовым жаром».
«Живи у меня, – согласилась царица. –
При виде тебя вся душа веселится.
Спокойно ты ляжешь, спокойно проснешься,
Ни ног, ни остатков еды не коснешься».
Для странницы кончилось дело успешно:
Ее приняла в услуженье Судешна.
Не ведал никто, что сама Драупади –
Вот эта служаночка в бедном наряде.
[Три брата Юдхиштхиры приходят к царю Вирате]
Пришел Сахадева в наряде пастушьем.
С пастушеским он говорил простодушьем.
Пришел, – и Вираты услышал он слово:
«О, кто же ты, бык среди рода людского?
О, кто ты, красавец в пастушьей одежде
Тебя во дворце я не видывал прежде».
Ответил врагов низвергатель могучий, –
Казалось, что ливень пролился из тучи:
«Из касты умельцев, – стою перед всеми, –
Пастух я по имени Ариштане́ми.
Служил я пандавам усердно и честно,
Но где эти львы – мне теперь неизвестно.
Пришел я к тебе, чтоб стеречь твое стадо,
И знай, что иного царя мне не надо».
Вирата ответил: «Ты жрец или воин?
Ты с виду царем величаться достоин!
Ты слишком высок для простого удела.
Скажи, из какого пришел ты предела?
Что можешь ты делать, уменьем богатый?
Какой от меня ты потребуешь платы?»
Сказал Сахадева: «Есть братья-пандавы,
А старший – Юдхиштхира, царь мудроправый.
Числом восемь раз по сто тысяч, – коровы
Царя, плодовиты, красивы, здоровы,
Десятками тысяч, не зная напасти,
Пасутся в стадах одинаковой масти.
Тантипала, танти-веревки владетель,
Я – рода коровьего друг и радетель.
«Он ведает все, – удивлялись мне слуги, –
Что было, что есть и что будет в округе!»
В то время премного доволен был мною
Юдхиштхира, правивший гордо страною.
Я знал, как корову лечить от болезни
И средства какие корове полезны,
Чтоб стельною стала; я знал благородных
Быков: я коров приводил к ним бесплодных,
И те, лишь мочу их понюхав, телились,
Своим молоком с нами щедро делились».
«Прими мое стадо, – ответил Вирата, –
Да будет положена пастырю плата».
Пошел Сахадева к коровьему стаду.
Не узнан владыкой, вкушал он отраду.
Явился другой – богатырь настоящий,
Но в женской одежде, нарядной, блестящей.
Звенели браслеты его и запястья.
Как слон с наступленьем поры сладострастья,
Он был, многодоблестный, грозен и страшен,
Хотя, как прелестница, златом украшен.
С пронзающими, как железо, глазами,
С распущенными – ниже плеч – волосами,
С безмерною мощью, с могучею дланью,
Пошел он навстречу царю и собранью.
Того, чье чело несказанно блистало,
Того, под которым земля трепетала,
Того, кто родился на свет исполином,
Того, кто был Индры всегрозного сыном,
Того, кто предстал в одеяньях узорных,
Увидев, Вирата спросил у придворных:
«Откуда пришел он, могучий и статный?»
Царю ни простой не ответил, ни знатный.
Воскликнул тогда государь изумленный:
«О всеми достоинствами наделенный!
Ты молод и смелости полон крылатой,
Могуч, как слонового стада вожатый!
Сними же ты косу, сними и браслеты,
И серьги, что в уши неженские вдеты!
Тебе не к лицу, богатырь, побрякушки!
В пучок собери волоса на макушке,
Как лучник оденься в броню и кольчугу,
Промчись в боевой колеснице по лугу!
С моими сынами, со мною ли вскоре, –
Сравняйся: я стар и нуждаюсь в опоре.
Возвысься в державе над всеми бойцами, –
Такие, как ты, не бывают скопцами!»
Ответствовал Арджуна: «Царь многовластный!
Я – ловкий плясун и певец сладкогласный.
Учителем танцев, – уменьем прославлен, –
Да буду к царевне Утта́ре приставлен.
Не думаю, царь, что сочтешь ты уместным
Рассказ о моем недостатке телесном:
Во мне увеличит он боль и досаду!
Владыка, ты знай меня как Бриханнаду,
Как дочь или сына, чья доля – сиротство».
А царь: «Я увидел твое благородство.
Учителем танцев к царевне Уттаре
Тебя приставляю, но я в твоем даре
Весьма сомневаюсь: скорей твое дело –
Страной управлять, что не знает предела!»
Был тот Бриханнада владыкой испытан.
Увидели: правду царю говорит он.
Искусно поет он и пляшет отменно,
А то, что он евнух, – увы, несомненно!
К царевне властитель послал его старый:
Да в танцах наставником будет Уттары.
Царевну, а также служанок царевны,
Воитель, когда-то столь грозный и гневный, –
И пенью и танцам учил Бриханнада,
И в этом была для подружек отрада.
Никто, – ни в стране и ни в царском чертоге, –
Не ведал, что этот плясун легконогий,
Сей евнух, чей голос так тонок, как птичий, –
Есть Арджуна, Завоеватель Добычи[35]!
Затем на сверкающем травами лоне,
Где гордо паслись государевы кони,
Еще появился воитель, и слугам
Казался он вспыхнувшим солнечным кругом.
Рассматривать стал он коней укрощенных.
Вирата спросил у своих приближенных:
«Откуда пришел этот муж богоравный?
С вниманьем каким на земле многотравной
За нашими он наблюдает конями!
Бесспорно, знаток лошадей перед нами.
Скорей приведите пришельца: наверно,
Он отпрыск бессмертных, чья сила безмерна».
Воитель сказал государю: «С победой,
О царь, подружись и печали не ведай!
Знаток лошадей, я мечтаю возничим
Служить при царе, наделенном величьем».
Вирата сказал: «Богатырь мощнолицый,
Я дам тебе деньги, жилье, колесницы,
Ты станешь возничим моим, о пришелец.
Откуда ты родом, знаток и умелец?»
Ответствовал Накула речью такою:
«Юдхиштхиры некогда был я слугою,
Был царским возничим и главным конюшим, –
Смотреть не могу на коней с равнодушьем!
Быть стражем коней – вот мое увлеченье,
Искусен я в их обученье, в леченье.
Среди жеребцов и кобыл неисчетных,
Мне вверенных, не было робких животных,
Растил их, берег я для битв и забавы…
Я – Грантхика: так меня звали пандавы».
Тогда повелителя речь зазвучала:
«Отныне тебе отдаю под начало
Я всех лошадей своих, все колесницы,
Всех конюхов нашей страны и столицы.
Но, с царственным станом и властным обличьем,
Как можешь ты конюхом быть иль возничим?
Гляжу на тебя – и волнуюсь, не скрою:
Не сам ли Юдхиштхира передо мною?
О, где он, владыка великоблестящий,
В какой он блуждает неведомой чаще?..»
Так юноша, словно бессмертных вожатый,
Был принят с почетом и лаской Виратой.
Потомки Панду, подчиняясь обету,
В скорбях и мученьях скитаясь по свету, –
Владыки приют обрели на чужбине:
У матсьев, неузнанны, жили отныне.
[Занятия пандавов при дворе Вираты]
Юдхиштхира, чуждый коварства и злости,
Игр