- Это не Кристиан?
- Что? Кристиан? Господи, конечно, нет!
- Слава Богу. Знаешь, Брэдли, когда папа говорил о том, чтобы помирить
вас с Кристиан, я так мучилась... до того... тут, наверно, я и поняла, как я
К тебе отношусь...
- Как Эмма к мистеру Найтли {Персонажи романа английской писательницы
Джейн Остин (1775-1817) "Эмма".}.
- Точно. Понимаешь, с тех пор как я тебя знаю, ты был всегда один.
Абсолютно один.
- Столп в пустыне.
- Я и вчера волновалась насчет Кристиан...
- Нет, нет... Крис прекрасная женщина, и у меня даже ненависть прошла,
но она для меня - ничто. Ты высвободила меня из стольких силков. Я еще
расскажу тебе... потом... про все.
- Ну а возраст не имеет значения. Многим девушкам нравятся мужчины
старше них. Значит, все ясно. Я пока ничего не говорила родителям ни вчера,
ни сегодня утром, я хотела убедиться, что ты не передумал. А сегодня
скажу...
- Постой! Что ты скажешь?
- Что я люблю тебя и хочу выйти за тебя замуж.
- Джулиан! Это невозможно! Джулиан, я старше, чем ты думаешь...
- Ты стар, как мир. Знаем, знаем.
- Нет, это невозможно.
- Брэдли, ты говоришь чепуху. Ну почему ты так смотришь? Ведь ты любишь
меня? Ведь ты же не хочешь соблазнить меня и бросить?
- Нет, я правда люблю тебя...
- Разве это не навсегда?
- Да. Настоящая любовь бывает навсегда... а это настоящая любовь, но...
- Что "но"?
- Ты сказала, что не надо торопиться, надо постепенно узнать друг
друга... все так внезапно... я уверен, что ты не должна... ничем себя
связывать...
- А может, я хочу себя связать. Ладно, наберемся терпения, не будем
спешить и всякое такое. Но знаем-то мы друг друга давно, я знаю тебя всю
жизнь, ты мой мистер Найтли, а разница в возрасте...
- Джулиан, мне кажется, пока надо сохранить все в тайне.
- Почему?
- Потому что ты можешь передумать.
- Или потому, что ты передумаешь?
- Я не передумаю. Но ты не знаешь меня, не можешь знать. Я гожусь тебе
в отцы.
- Ты думаешь, для меня это важно?
- Нет, но для общества важно, а когда-нибудь станет важно и для тебя.
Ты увидишь, как я старею...
- Брэдли, это чушь.
- Я бы очень хотел, чтобы ты пока ничего не говорила родителям.
- Ладно, - сказала она, помолчав и все еще стоя на коленях, и
отстранилась от меня с детским выражением недоумения на лице.
Я не мог вынести пробежавшей между нами холодности. Что же, чему быть,
того не миновать. Надо довериться ее правдивости, ее наивности, даже
неопытности, даже неразумию. Я сказал:
- Поступай как знаешь, моя радость, я все предоставляю тебе. Я люблю
тебя безгранично и безгранично доверяю тебе и будь что будет.
- Думаешь, родители не одобрят?
- Они придут в бешенство.
Потом мы поговорили еще немного о Кристиан и о моем браке, о Присцилле.
Говорили о детстве Джулиан, перебирали все наши встречи. Говорили о том,
когда я полюбил ее и когда она полюбила меня. О будущем мы не говорили. Мы
все сидели на полу, как робкие звери, как дети, мы гладили друг другу руки и
волосы. Мы целовались, не часто. Где-то в середине дня я отослал ее. Я
чувствовал, что нельзя изнурять друг друга. Необходимо подумать и прийти в
себя. О том, чтобы лечь с ней в постель, не могло быть и речи.
- Да нет же, - сказал я, - я вовсе не собираюсь уезжать.
Рейчел и Арнольд расположились в креслах у меня в гостиной. Я сидел в
кресле Джулиан у окна. Небо нахмурилось и потемнело, я включил свет. Это
было в тот день, к вечеру.
- Так что же вы собираетесь делать? - спросил Арнольд.
Сначала он позвонил по телефону, а потом приехал вместе с Рейчел. Они
вступили - другого слова не подберешь - в гостиную и оккупировали ее.
Встретиться с хорошо знакомыми людьми, которые вдруг перестали улыбаться,
потрясены и напряжены, - очень страшно. Я испугался. Я знал, что они "придут
в бешенство", но я не ожидал такого единства, такой мощной враждебности. Их
полное нежелание - напускное или реальное - поверить в случившееся
обескуражило меня, лишило дара речи. Я ничего не мог объяснить и чувствовал,
что произвожу поэтому совершенно ложное впечатление. Кроме того, я не только
выглядел, но и чувствовал себя ужасно виноватым.
- Остаться в Лондоне, - сказал я, - возможно, изредка видеться с
Джулиан.
- И дальше завлекать ее? - сказала Рейчел.
- Что же тут такого... я хочу просто получше узнать ее... Ведь мы,
кажется, любим друг друга... и...
- Брэдли, спуститесь-ка на землю, - сказал Арнольд, - Что вы мелете?
Вы. витаете в облаках. Вам под шестьдесят. Джулиан двадцать. Она заявила,
что вы сказали ей, сколько вам лет, и что ей это безразлично, но не можете
же вы воспользоваться тем, что сентиментальная школьница польщена вашим
вниманием...
- Она не школьница, - сказал я.
- Она совершенный ребенок, - сказала Рейчел, - и ее очень легко
обмануть и...
- Я не обманываю ее! Я говорил ей, что при такой разнице в возрасте все
просто невозможно.
- Абсолютно невозможно, - сказал Арнольд.
- Она сегодня такое несла, - сказала Рейчел, - не могу себе
представить, что вы ей напели.
- Я не хотел, чтобы она вам говорила.
- Значит, по-вашему, надо было обманывать родителей?
- Нет, нет, не то...
- Ничего не понимаю, - сказала Рейчел. - Вы что, вдруг почувствовали к
ней влечение, или как там еще, и тут же сказали ей, что она вам нравится, и
начали увиваться за ней, да? Что произошло? Все ведь, кажется, только что
началось?
- Да, только что, - сказал я. - Но все очень серьезно. Я не предвидел,
не хотел, это случилось. И потом, когда оказалось, что и она тоже...
- Брэдли, - сказал Арнольд, - ваши объяснения не имеют никакого
отношения к действительности. Ну хорошо. Вы неожиданно обнаружили, что она
привлекательная девушка. В Лондоне полно привлекательных девушек. И лето
почти в разгаре, да и вы в таком возрасте, когда мужчины порой превращаются
в полных идиотов. Я знал таких, которые в шестьдесят лет начинали вытворять
черт-те что: как говорится, седина в бороду, бес в ребро. Тут нет ничего
необычного. Но даже если вы распалились по поводу моей дочери, какого черта,
вместо того чтоб помалкивать, вы стали докучать ей, расстраивать ее и
смущать...
- Я вовсе ей не докучаю, и нисколько она не расстроена.
- Нет, мы оставили ее именно в таком состоянии.
- Значит, это вы ее и расстроили...
- Неужели вы не могли вести себя как порядочный человек?..
- И она гораздо меньше смущена, чем я сам. Простите, но ваши
определения совершенно не подходят. Тут действуют космические силы. Вы,
наверно, просто не имеете о них понятия. Кстати, Арнольд, вы ведь никогда,
ни в одной книге не описали настоящей влюбленности...
Рейчел сказала:
- Вы рассуждаете, как мальчишка. Каждый знает, что такое влюбленность.
Дело не в этом. Подробности ваших так называемых "переживаний" никого не
волнуют. Это еще скучнее, чем слушать про чужие сны. Джулиан, во всяком
случае, не "влюблена" в вас, что бы вы под этим ни подразумевали. В ней нет
никакой извращенности, и ей просто интересно и лестно, что пожилой друг ее
отца оказал ей такого рода внимание.
Если бы вы видели ее сегодня, когда она рассказывала нам обо всем и
смеялась, смеялась. Она была похожа на ребенка, которому дали игрушку.
- Но вы же говорите, она расстроена...
- Потому что мы сказали ей, что это неудачная шутка.
Я думал: "Любимая, я верю тебе, верю тебе, и я знаю тебя. Я буду верить
так же, как веришь ты". Но тут же мне стало больно и страшно. Неужели после
того, что было, я могу поставить теперь все под сомнение? Она так молода. И
верно они говорят, это едва началось. Так недавно, что я даже поразился,
откуда у меня такая уверенность. И все же, преобладая над всеми сомнениями,
эта уверенность у меня была.
- Наконец-то я вижу, вы начали нас слушать, - сказал Арнольд. - Брэдли,
вы приличный разумный и вполне порядочный человек. Неужели вы всерьез
намерены переживать вместе с Джулиан сердечные бури? Я говорю: "сердечные
бури", но, слава Богу, до этого еще не дошло и никогда не дойдет. Я не
допущу.
- Я пока сам ничего не знаю, - сказал я. - Я согласен: все совершенно
невероятно. Джулиан любит меня - просто не верится. Немыслимо. Я сам
потрясен. Но теперь я, естественно, не отступлюсь. Не уберусь потихоньку
прочь, как вы предложили, не прекращу свиданий с Джулиан, я просто не могу,
я должен понять, любит она меня или нет. А если любит, то я еще и сам не
знаю, что из этого следует. Возможно, ничего. Все слишком необычно и может
обернуться мукой, особенно для меня. Ей я не причиню мук. Надеюсь, я ей не
поврежу. Но сейчас мы оба не можем остановиться. Вот и все.
- Она может остановиться и остановится, - сказал Арнольд. - Пусть даже
мне придется запереть ее в комнате.
- И вы прекрасно можете остановиться, - сказала Рейчел. - Будьте
честным! И перестаньте говорить "мы". Вы не можете отвечать за Джулиан. Вы
ведь не спали с ней, правда?
- О Господи, Господи, - сказал Арнольд, - конечно, нет. Он же не
преступник.
- Правда.
- И не собираетесь?
- Рейчел, я не знаю! Поймите, перед вами безумец.
- Значит, вы признаете, что вы невменяемы, не отвечаете за свои
поступки и опасны для окружающих!
- Арнольд, пожалуйста, не горячитесь, не выходите из себя. Вы оба
пугаете меня, сбиваете с толку, зачем? Когда я сказал: "перед вами безумец",
я не имел в виду, что не отвечаю за свои поступки. Я чувствую
ответственность, как если бы... мне вручили... ну... не знаю что... чашу
Грааля. Клянусь, я не буду давить на Джулиан, приставать к ней... я дам ей
полную свободу, она и так совершенно свободна...
- Вы отлично понимаете, что несете чушь, - сказал Арнольд, - во всяком
случае, вы сами себе противоречите. Если вы сейчас не оставите ее, то
подогреете ее чувства, создадите определенные отношения между вами.
Естественно, вам того и надо. Разумеется, у нее к вам нет ничего серьезного,
вы понимаете, надеюсь, что сами все сочинили. Подумайте, она же еще ребенок!
И поймите раз и навсегда: я не допущу, чтобы между вами и моей дочерью
возникли какие бы то ни было "отношения". Не будет ни свиданий, ни волнующих
бесед, копания в чувствах - ничего. Пожалуйста, поймите. Поймите, что в
данной ситуации вы для меня ничем не лучше грязного, похотливого старика,
который пристал к ней на улице. Я буду беспощаден, Брэдли. Иного выхода у
меня нет. Оставьте Джулиан в покое. Я запру ее, увезу, а если понадобится,
прибегну к закону, к полиции, к грубой физической силе. Вы и писать ей не
сможете, не надейтесь, я полностью огражу ее от вас. Вы не пробьетесь к ней,
я не допущу, чтобы между вами хоть что-то началось. Господи, ну поставьте
себя на мое место. Решитесь же, поступите честно и разумно и немедленно
уезжайте из Лондона. Вы ведь собирались. Пожалуйста, уезжайте. Уверяю вас,
все пройдет, я не говорю, что вы никогда больше не увидитесь с ней и с нами,
ничего подобного. Но мне ясно, что сейчас на вас нашла дурь, а я не допущу,
чтобы моя дочь связывалась как угодно - пусть даже поверхностно, в шутку или
неосознанно - с пожилым мужчиной. Одна эта мысль внушает мне отвращение. Я
не допущу этого. Наступило минутное молчание. Я пристально смотрел на
Арнольда. Он сидел неподвижно, говорил спокойно, но отрывисто и внушительно,
в голосе его слышалась угроза. Лицо под бесцветными волосами пылало, как у
девушки. Я хотел победить свой страх гневом, но не смог. Я проговорил глухо:
- Ваше красноречие только доказывает, что Джулиан в конце концов
убедила вас обоих, что она действительно в меня влюблена.
- Она не отдает себе отчета в своих чувствах...
- Мы не в восемнадцатом веке...
- Пошли. - Арнольд поднялся, кивнул Рейчел, она тоже поднялась. - Мы
сказали все, что собирались... Ваше дело... это переварить... поймите,
выбора нет...
Я открыл дверь гостиной. И сказал:
- Арнольд, пожалуйста, не сердитесь, я не сделал ничего плохого.
- Сделали, - сказала Рейчел. - Вы сказали ей о своих чувствах.
- Верно. Не надо было говорить. Но любить - не преступление, вот
увидите... все будет хорошо... Я не буду надоедать ей... если хотите, не
буду с ней видеться целую неделю... пусть все обдумает...
- Не выйдет, - сказал Арнольд мягче. - Полумеры только ухудшат
положение. Поймите, Брэдли. Господи, вам ведь тоже ни к чему вся эта каша.
Уезжайте. Если вы увидите ее, вы только разведете драму. Лучше тотчас
решительно все оборвать. Поймите же. И не обижайтесь.
Арнольд вышел из гостиной и открыл входную дверь.
Рейчел последовала за ним; проходя мимо меня, она отшатнулась, и рот ее
искривился отвращением. Она проговорила холодно:
- Я хочу, чтобы вы знали, Брэдли, что в этом вопросе мы с Арнольдом
заодно.
- Простите меня, Рейчел.
Она повернулась ко мне спиной и вышла из квартиры. Арнольд вернулся. Он
сказал:
- Сейчас не нужно делать то, о чем я просил в письме. Можно получить
его обратно?
- Я его разорвал. Он постоял секунду.
- Хорошо. Простите, что накричал. Даете слово, что не попытаетесь
увидеть Джулиан, пока я не позволю?
- Нет.
- Ну что ж. Я не допущу, чтобы моей дочери причинили зло. Имейте в
виду. Я вас предупредил.
Он вышел, тихо закрыв за собой дверь. Я тяжело дышал. Я бросился к
телефону и набрал номер Илинга. Сначала номер не отвечал, а потом
послышалось, резкое жужжание, означавшее, что телефон отключен. Я набрал
номер несколько раз - с тем же результатом. Мне как будто отрубили ноги. Я
изо всех сил стиснул руками голову, я старался успокоиться, подумать. Так
захотелось увидеть Джулиан, что в глазах потемнело. Меня слепили, до смерти
кусали пчелы. Я задыхался. Я выбежал во двор, зашагал наугад сначала по
Шарлотт-стрит, потом по Уиндмилл-стрит, а потом по Тоттенхем-роуд. Скоро мне
стало ясно, что, если я не сделаю отчаянного и сверхъестественного усилия, я
просто погибну. Я сел в такси и сказал шоферу, чтобы он вез меня в Илинг.
Я стоял под медно-красным буком на углу. Погладив плотный гладкий
ствол, я был поражен его самодовольной вещественностью. Настали сумерки,
вечер - вечер все того же длинного, безумного, полного событиями дня.
Совсем стемнело. Угрюмое густое небо слегка полиловело, ветер потеплел
и стих. Я чувствовал запах пыли, словно спокойные скучные улицы вокруг
обернулись бесконечными пыльными дюнами. Я думал о сегодняшнем утре и о том,
как нам казалось, будто перед нами целая вечность. Теперь время исчезло.
Взять бы сразу такси, и я приехал бы сюда раньше, чем Арнольд с Рейчел. Что
там у них происходит? Я перешел через улицу и стал медленно прогуливаться по
другой стороне.
Внизу в доме Баффинов горели лампы, свет проникал сквозь шторы в окне
столовой и овальное цветное стекло парадной двери. Наверху - свет горел
только в одном окне, тоже за шторами, в кабинете Арнольда. Комната Джулиан
была в задней части дома, рядом с комнатой, где я видел тогда Рейчел с
закрытым простыней лицом и где, да простит мне Бог, я тоже лежал, не сняв
рубашки. Когда-нибудь я расскажу об этом Джулиан. Когда-нибудь она, как
справедливый судия, поймет и простит, Я ее не боялся, и даже в эти минуты,
когда я думал в тоске, увижу ли ее снова, я пребывал с ней вне времени в
райском мире спокойного общения и полного понимания.
Я стоял теперь на противоположном тротуаре, рассматривал дом и думал,
что делать дальше. Может, подождать до трех часов ночи, а потом проникнуть в
сад и по приставной лестнице добраться до окна Джулиан. Но мне не хотелось в
ее глазах превращаться в персонаж ночного кошмара или в тайного сообщника.
Утро было таким ясным и прозрачным - в этом было его величие. В это утро я
чувствовал себя обитателем пещеры, вышедшим на солнце. Она была правдой моей
жизни. Я не стану ни ночным грабителем, ни мелким воришкой в ее жизни. И еще
одно соображение: я не знал многого - что она думает сейчас?
Я стоял на тротуаре в густых, - гнетущих городских сумерках, дыша
запахом пыльных дюн, каждый вдох наполнял меня еще большим страхом. Я
почувствовал, что кто-то наблюдает за мной из темного высокого окна на
лестничной площадке дома Баффинов. Я вгляделся. Различил силуэт и бледное
лицо, обращенное ко мне. Это была Рейчел. С минуту мы спокойно, не шевелясь,
смотрели друг на друга. Потом я отвел глаза, как зверь, не выдержавший
человеческого взгляда, и начал ходить взад и вперед по тротуару в ожидании.
Зажглись уличные фонари.
Минут через пять из дома вышел Арнольд. Я узнал его фигуру, хотя лица
не мог различить. Я пошел обратно к буку. Он нагнал меня и молча зашагал
рядом. Ближний фонарь освещал часть дерева, делая листья прозрачными,
наливая их винно-красным цветом и четко разделяя. Мы остановились в густойг
плотной тьме под буком, вглядываясь друг в друга.
Арнольд сказал:
- Простите, что я так вскипел...
- Ничего.
- Теперь все прояснилось.
- Да?
- Простите, что наговорил вам таких нелепостей... что, мол, прибегну к
закону и прочее.
- Ну что вы.
- Я не знал - оказывается, в общем-то, ничего не произошло.
- О!
- Я хочу сказать, я не принял во внимание фактор времени. Мне
показалось со слов Джулиан, будто это уже довольно долгая история. А теперь
я понял, что все началось только вчера вечером.
- Со вчерашнего вечера многое изменилось, - сказал я, - сами знаете,
ведь вы и сами без дела не сидели.
- Вам смешно, наверно, что мы с Рейчел приняли этот пустяк так близко к
сердцу?
- Я вижу, вы изменили тактику, - сказал я.
- Что?
- Дальше, я слушаю.
- Теперь Джулиан все нам объяснила и все стало ясно.
- А именно?
- Конечно, она была обескуражена и растрогана, она говорит, ей стало
вас жаль.
- Я вам не верю, но все равно я слушаю.
- И, конечно, она была польщена...
- Что она сейчас делает?
- Сейчас? Лежит на кровати и ревет.
- О Господи.
- Но не беспокойтесь о ней, Брэдли.
- Конечно, не буду.
- Я хотел объяснить... Теперь она рассказала нам все, и мы поняли, что,
в общем-то, ничего не произошло, буря в стакане воды, и она с нами согласна.
- Правда?
- Она просит вас простить ее за то, что она так расчувствовалась и так
глупо себя вела, и очень просит, чтобы вы пока не пытались с ней видеться.
- Арнольд, она правда так сказала?
- Да.
Я схватил его за плечи и протащил несколько шагов, пока свет фонаря не
упал ему на лицо. Сначала он вырывался, затем притих.
- Арнольд, она в самом деле так сказала?
- Да.
Я отпустил его, и мы оба инстинктивно отступили в тень. Он хмуро
смотрел на меня, лицо его исказилось от напряжения, в нем чувствовалась
твердая решимость. Это уже было не то розовое, сердитое, враждебное лицо,
которое я видел утром. Оно стало энергичным, непроницаемым и ничего мне не
говорило.
- Брэдли, постарайтесь вести себя пристойно. Если вы просто
утихомиритесь и уберетесь на время, все само собой пройдет - и вы сможете
потом встречаться, как прежде. Чепуха, какие-то две встречи. Нельзя навек
привязаться друг к другу за две встречи! Сплошная фантазия. Спуститесь с
облаков. По правде сказать, Джулиан чувствует себя страшно неловко из-за
всей этой глупой истории.
- Неловко?
- Да, и вам всего разумней устраниться. Пожалейте девочку. Пускай к Ней
вернется чувство собственного достоинства. Оно так много значит для девушки.
Ей кажется, что она уронила себя, приняв все так серьезно, сделала из себя
посмешище. Если бы вы встретились с ней сейчас, она бы захихикала и
покраснела, ей жалко вас и стыдно за себя. Теперь она понимает, как глупо
было воспринимать все всерьез и устраивать драму. Она признает, что была
польщена и у нее слегка закружилась голова от такого сюрприза. Но, увидев,
что мы не разделяем ее восторгов, она пришла в себя. Она уже понимает, что
все это невозможная чепуха, - понимает: в вопросах практических она девочка
разумная. Напрягите воображение и постарайтесь представить себе, что она
должна сейчас чувствовать! Она не настолько глупа, чтобы полагать, будто вы
отчаянно влюблены. Она говорит, что очень сожалеет обо всем, и просит
только, чтобы вы пока не искали с ней встреч. Лучше устроить небольшой
перерыв. Мы все равно уезжаем отдыхать - скоро, послезавтра. Мы решили
свозить ее в Венецию. Она давно хотела. Мы были в Риме и Флоренции, а в
Венеции никогда, и она давно мечтает там побывать. Мы снимем квартиру и,
наверно, пробудем там до конца лета. Джулиан вне себя от восторга. Думаю,
что перемена обстановки и моей книге не повредит. Вот так-то. Мне очень
неприятно, что я погорячился сегодня. Вы меня, наверно, сочли идиотом.
Надеюсь, вы уже не сердитесь?
- Ничуть, - сказал я.
- Я просто стараюсь как лучше. Что делать. Отцовский долг. Пожалуйста,
поймите, прошу вас. Лучше всего для Джулиан спокойно свести это на нет.
Отстранитесь и ведите себя тихо, хорошо? И пожалуйста, без душераздирающих
писем и прочего. Оставьте девочку в покое, пусть снова радуется жизни. Вы же
не хотите преследовать ее как призрак? Вы оставите ее в покое, а, Брэдли?
- Хорошо, - сказал я.
- Я могу на вас положиться?
- Я все-таки не круглый идиот и кое-что понимаю. Я тоже сегодня был
слишком тожественно настроен. Я не ожидал такой реакции с вашей стороны и
ужасно огорчился. Но теперь я вижу: лучше свести все на нет и рассматривать
как бурю в стакане воды. Хорошо, хорошо. Мне, пожалуй, лучше удалиться и
тоже попытаться обрести свое достоинство...
- Брэдли, вы сняли у меня камень с души. Я знал, что вы поступите
правильно ради девочки. Благодарю вас, благодарю. Господи, какое облегчение.
Побегу к Рейчел. Между прочим, она шлет вам привет.
- Кто?
- Рейчел.
- Передайте ей мой привет. Спокойной ночи. Надеюсь, вы приятно
проведете время в Венеции.
Он снова окликнул меня:
- Кстати, вы правда порвали письмо?
- Да.
Я отправился домой, в голове у меня проносились мысли, которые я изложу
в следующей главе. Придя домой, я нашел записку от Фрэнсиса: он просил меня
зайти к Присцилле.
Когда мы пытаемся - особенно в минуты боли и кризиса - проникнуть в
тайну чужой души, она представляется нам не хаосом сомнений и противоречий,
как собственная душа, но вместилищем вполне определенных, скрытых чувств и
мыслей. Так, мне и в голову не пришло тогда, что Джулиан пребывает в
полнейшем смятении. На один процент я верил, что Джулиан находится
приблизительно в том состоянии, как обрисовал Арнольд: расстроена, смущена,
боится, что выставила себя в глупом свете! На девяносто девять процентов я
склонялся к другой мысли. Арнольд солгал. И конечно, неправда, что Рейчел
"шлет мне привет". Рейчел возненавидела меня до конца своих дней - это я
знал наверняка. Рейчел не из тех, кто прощает. Значит, и про Джулиан он
солгал. Да его рассказ и непоследователен. Если она горько плачет, как же
она может хихикать и радоваться по поводу Венеции? И почему они так поспешно
удирают из Англии? Нет. Наше чувство друг к другу вовсе не иллюзия. Я люблю
ее, и она меня - тоже. Скорее можно сомневаться в свидетельстве собственных
глаз, чем в том, что эта девочка утверждала с таким ликующим торжеством
вчера вечером и сегодня утром.
Так что же случилось? Может, они ее заперли? Я представил себе, как она
плачет у себя в комнате, мечется по постели, растрепанная, без туфель.
(Картина эта причинила мне боль, но она была прекрасна.) Конечно, Джулиан
перепугала родителей своей наивной прямолинейностью. Какая ошибка. И они
сперва просто рассвирепели, а потом решили перехитрить меня. Разумеется, они
вовсе не считают, что она передумала. Просто изменили тактику. Поверил ли
Арнольд, что я отрекся от его дочери? Скорее всего - нет. Я не очень-то умею
врать.
Я так любил ее, так доверял ее инстинктивной откровенности, что даже не
посоветовал ей немного смягчить удар, который она собиралась нанести.
Глупец, я даже не представлял себе толком, как ужаснутся ее родители. Я был
слишком поглощен собственными переживаниями, чтобы сделать над собой усилие
и взглянуть на все спокойно. Ах, как же это я так! И раньше еще - я мог бы
открыться ей не сразу, добиться ее любви исподволь, намеками, постепенно.
Можно было начать с невинных, бесплотных поцелуев. Черт дернул меня
обрушивать на нее все сразу, так что она сама потеряла голову. Но,
разумеется, хорошо мне рассуждать о постепенных действиях теперь, когда я
уже знаю, что она меня любит. А тогда, начав говорить, я просто не мог
остановиться, пока не высказал все. Я бы не вынес напряжения. Да и стоило ли
думать о том, надо или не надо было мне молчать? Это представлялось мне уже
делом далекого прошлого. На беду ли, на счастье ли, но о молчании теперь нет
речи, и я огорчался не из-за того, что открылся ей.
Всю ночь, и во сне и наяву, я терзался мыслями о Венеции. Если они
увезут ее туда, я, конечно, отправлюсь следом. Трудно спрятать девушку в
Венеции. Но в эту ночь моя львиногривая любимая была неуловима. Я без конца
догонял ее вдоль черно-белых набережных, залитых луною, у глянцевых вод,
застывших, как на гравюрах. Вот она вошла в бар "Флориана", а я никак не мог
открыть дверь. Когда же наконец мне это удалось, я очутился в Академии, а
она убежала в картину Тинторетто и уже гуляла по мощенной плитами площади
Святого Марка. И вот мы уже оба на площади Святого Марка, которая
превратилась в огромную шахматную доску... Джулиан была пешкой и упорно
продвигалась вперед, а я - конем, который ход за ходом ее преследовал, но,
не успев ее настигнуть, вынужден был сворачивать то вправо, то влево. А она
доходила до другого края доски и, превратившись в королеву, оглядывалась на
меня. Она стояла ангелом святой Урсулы, величавым и высоким, в ногах моей
постели. Я протягивал к ней руки, но она отступала по длинной дорожке и
уходила через западный придел церкви Иниго Джонса, вдруг превратившийся в
мост Риальто. Она была в гондоле вся в красном, с тигровой лилией в руках и
удалялась, удалялась, а позади меня ужасный стук копыт становился все
громче, громче, и я оборачивался и видел летевшего на меня Бартоломее
Коллеони с лицом Арнольда Баффина, который собирался сбить меня с ног.
Ужасные копыта опускались мне на голову, и мой череп раскалывался, как
яичная скорлупа.
Я проснулся от грохота мусорных бачков, которые передвигали греки в
дальнем конце двора. И быстро поднялся, чтобы вступить в мир, ставший более
страшным даже со вчерашнего вечера. Вчера вечером было ужасно, но было и
ощущение драмы, были препятствия, которые предстояло преодолеть, и
вдохновлявшая меня уверенность в ее любви. Сейчас же я сходил с ума от
сомнений и страха. В конце концов, она всего лишь молоденькая девочка.
Устоит ли она перед родителями, сохранит ли веру в нашу любовь и ясный
взгляд на вещи? И если они мне ее оболгали, надо ли из этого сделать вывод,
что они и ей оболгали меня? Они, конечно, ее убедили, будто я собираюсь от
нее отступиться. Ну да, я ведь так и сказал. Поймет ли она? Хватит ли у нее
сил продолжать в меня верить? Хватит ли? Я ведь так мало ее знаю. Может, и
правда, все - только мое воображение? А вдруг они ее увезут? А вдруг я не
смогу найти ее? Конечно, она напишет. А если нет? Быть может, она и любит
меня, но решила, что все это ошибка. В конце концов, вполне разумное