Последнее предложение Кристиан произносит таким тоном, словно засыпает от скуки при одной только мысли о глупых и красивых куклах, потому что в мире нет ничего более удручающего и тоскливого.
– Глупые? – переспрашиваю я. – В каком смысле глупые? Не очень сообразительные?
– Нет, милая. Гораздо хуже. Если человек просто не очень сообразителен, в этом нет ничего страшного. Те девицы были гораздо хуже. Они были совершенно пустые – ни мозгов, ни индивидуальности. Ничего! Конечно, такой женщине, как ты, трудно понять, что это значит...
– В каком смысле?
– В таком смысле, дорогая, что, будь ты парнем, я не удержался бы и за тобой приударил.
– Ну да, конечно. Я хорошая. Все так говорят...
Наверное, у меня такой несчастный голос, что Кристиан отбрасывает от себя мою руку и возмущенно спрашивает:
– Хорошая?! Ты не хорошая, а просто великолепная!
Он широко распахивает глаза и, подняв вверх указательные пальцы, чертит ими в ночном воздухе два широких круга. Я понятия не имею, что это значит, а спросить не решаюсь.
– Кристиан! Ты ведь меня совсем не знаешь. Ну, выпила я сегодня пару лишних бокалов вина. Ну, наговорила твоему другу всяких глупостей. И что? Это еще не делает из меня мисс Конгениальность.
– Пускай ты у нас не Сандра Буллок, милая, но кому какое дело? Я знаю, что ты очень храбрая и уверенная в себе девушка! Только подумай, что тебе удалось сделать!
– Что мне удалось сделать? – спрашиваю я растерянно.
– Как это что? Да ты на себя посмотри! Как ты теперь выглядишь!
– Ах это...
Я не могу скрыть разочарования. Я надеялась, что хотя бы Кристиан скажет, что я красивая, а он тоже думает лишь о том, на сколько килограммов мне удалось похудеть. Ну да, я стала гораздо стройнее, но что тут такого? Мне почему-то очень хочется, чтобы Кристиан думал обо мне, как об одном из своих кумиров – Элизабет Тейлор, или Рите Хейуорт, или Дайане Росс.
– Не такая уж я храбрая, Кристиан. Я сама ужасно напугалась всего, что наговорила за ужином, просто виду не показала. Хотя быть хорошей тоже неплохо. Лучше, чем вообще никакой.
–Ах, дорогая, если бы у тебя не было такого чудесного характера, Кэгни обязательно выбрал бы тебя в жены. Внешность у тебя подходящая.
Мы сворачиваем и выходим на улицу, ведущую прямиком к моему дому. Жутко болят ноги, и Кристиан поддерживает меня под руку.
– Подходящая внешность? – удивляюсь я. – Ладно тебе, Кристиан. Я, конечно, устала, но недостаточно, чтобы так поглупеть.
– Дорогая моя, – отвечает Кристиан, берет меня за обе руки и заглядывает в глаза.
Я смотрю сначала на него, потом перевожу взгляде сторону.
– Дорогая моя, – повторяет Кристиан настойчиво.
Я поворачиваюсь и смотрю ему прямо в глаза.
– Ты ведь сама знаешь, какая ты красивая, правда? Ты знаешь, что твои огромные прекрасные глаза сегодня вечером чуть не свели Кэгни с ума?
– Спасибо, Кристиан, за твою доброту, конечно, но давай не будем преувеличивать, ладно?
Я стараюсь высвободиться, Кристиан меня не отпускает.
– Санни, послушай меня внимательно. Ты никогда не обретешь душевного равновесия, если не научишься благодарить людей, когда они говорят тебе правду. Только очень глупые женщины не умеют принимать комплименты, а я не трачу свое время на глупых женщин.
Я отворачиваюсь.
– Наверное, я все-таки глупая...
– Почему?
– Потому что я не умею принимать комплименты. – Я смотрю себе под ноги, затем поднимаю глаза, снова опускаю и, наконец, виновато пожимаю плечами.
– Что ж, тогда ты действительно глупенькая...
Кристиан говорит очень по-доброму.
– Я знаю.
Мы усаживаемся на ограду у моего дома. Ночь сегодня теплая. В воздухе чем-то приятно пахнет. Когда становится немного прохладнее, воздух начинает пощипывать за голые руки, оставляя на них гусиную кожу. Хотя уже далеко за полночь, домой все равно идти не хочется. Мы с Кристианом болтаем в воздухе ногами и наслаждаемся блаженной праздностью. Нам уютно сидеть на низкой каменной ограде в костюме от Армани и шелковом платье...
– Расскажи мне про своего Эдриана, – просит Кристиан. – Он какой-то заторможенный на вид. Хотя, конечно, высокий и привлекательный, отдаю должное твоему вкусу.
– А что тебя интересует?
– Его история. Почему целый вечер он сидел, прилепившись ухом к телефону?
– Потому что он не совсем со мной. По крайней мере официально.
– В каком смысле?
– В прямом. Он помолвлен с другой девушкой.
– Да ну?! – восклицает Кристиан и хлопает в ладоши, потом смущается и убирает руки за спину.
– Честное слово! – отвечаю я со смехом.
Мне вдруг приходит в голову, что я связалась с Эдрианом от самого обычного отчаяния. Я хочу получить от жизни то, что получают другие, – помолвку, замужество, – и хватаюсь за первого мужчину, попавшегося на моем пути. Наверное, со стороны видно, что мне нравится не сам Эдриан, а тот образ, который я создала в своем воображении. Может, в моих чувствах к нему есть что-то по-настоящему трагическое. Вообще весь мир трагичен. Большинство людей любят не тех, кого хотели бы любить, мечтают о том, чего им никогда не получить, а потом ищут причину уйти от партнера или из последних сил стараются скрасить невыносимое существование с нелюбимым человеком.
Кристиан смотрит на меня непонимающе.
– Это так... странно, – говорит он. – Очень странно! Как можно изменять, если ты еще не успел жениться? Разве помолвка не должна быть самым счастливым временем в отношениях влюбленных? Во всяком случае, мне всегда так казалось.
Кристиан вглядывается мне в лицо, ожидая подтверждения.
– Господи, Кристиан, я сама не знаю. Я никогда раньше не была в такой ситуации. У меня вообще раньше парня-то постоянного не было. Ну а Эдриан... – Я ненадолго задумываюсь. – Думаю, он запутался, – говорю я самым обыденным и убежденным тоном, на какой способна. – И еще он боится расстроить Джейн.
– Да уж, конечно, Джейн не придет в восторг, узнав, где ее Эдриан был сегодня вечером. – Кристиан стучит пальцем себе по лбу.
–Да, непростая ситуация... Но мне кажется, я люблю Эдриана. Или мне казалось, что люблю. Надо просто разобраться в себе, и я думала, что разобралась... В общем, я пытаюсь решить, что делать.
– Санни, милая, разве тебе не хочется найти собственного парня, а не делить с кем-то чужого? Разве тебе не хочется, чтобы вы принадлежали только друг другу?
– Конечно, хочется, Кристиан, однако такой парень почему-то не торопится меня встретить. Где он? Вот и встречаюсь с тем, кто рядом...
– Конечно, дело твое, Санни, но что же делать, если мужчина твоей мечты появится, а ты будешь не одна, а с Эдрианом? Ты можешь проворонить свою настоящую любовь.
– Знаю.
Такое чувство, будто сегодня ночью я вообще очень много знаю и понимаю, хотя на самом деле это далеко не так.
– Ты заслуживаешь большего, Санни. Имей в виду. Гораздо большего.
– Может быть... С другой стороны, я нравлюсь Эдриану. А мне нравится кому-то нравиться, понимаешь? Пускай с Эдрианом у меня несерьезные отношения, пускай они для меня как... как закуска перед основным блюдом, раньше ведь у меня и этого не было.
– Все равно так нельзя. Ты достойна иметь своего собственного парня, а не делить его с кем-то. Эдриан поступает нечестно.
Мимо проезжает грузовичок, развозящий молоко. Мы наблюдаем за тем, как он медленно сворачивает за угол, и слушаем низкий гул мотора и позвякивание стеклянных бутылок в кузове.
– Эдриан не специально меня обманывает, – говорю я Кристиану. – Просто у него туман в голове. Он запутался.
– Вот ты и должна этот туман рассеять. – Кристиан щелкает пальцами и напевает какую-то песенку.
Я послушно киваю, но сказать в очередной раз «я знаю» не решаюсь.
– Ладно...
Я спрыгиваю с забора. Его высота всего несколько футов, поэтому, когда я сидела, мои ноги почти касались земли. Кристиан же сидел на самом краю ограды, едва согнув ноги в коленях, поэтому ему даже спрыгивать ниоткуда не пришлось. Я хлопаю в ладоши и начинаю по-детски играть с Кристианом в ладушки, одновременно приговаривая:
– По-моему... хлоп-хлоп... мне пора... хлоп-хлоп... идти спать... хлоп-хлоп.
– Разве ты за вечер не проголодалась? – спрашивает Кристиан между хлопками.
– Не особенно, – отвечаю я, хлопая все быстрее и быстрее.
– Я не заметил, чтобы ты съела хоть крошку.
Кристиан ловит мои руки и, не отпуская, держит их перед собой. Я смотрю на него с удивлением.
– Господи Боже! Конечно, я ела! Кучу всего!
– Неправда. Ты почти не ела. В самом начале ужина поклевала немного водорослей с лососем, а к баранине практически не притронулась.
– Я вообще не очень-то люблю баранину...
– А сладкий картофель и сыр ты вообще не попробовала...
– Не нравится мне жареная пища. В ней чересчур много жира...
Я быстро нахожу ответ на любое обвинение, которое Кристиан бросает мне в лицо, но он все-таки не сдается. Смотрит мне в глаза и спокойно ждет ответа.
– Все совсем не так, как ты думаешь, – говорю я наконец.
– А что я, по-твоему, думаю? – спрашивает Кристиан, а я чувствую себя полной дурой, одержимой манией преследования.
– Наверное, что-нибудь ужасное, – отвечаю я, надеясь, что Кристиан тоже почувствует себя глупо.
– Значит, изводить себя голодом – это не ужасно?
– Я не извожу себя голодом, Кристиан. Ты меня совсем не знаешь. Я просто стараюсь не есть... на людях.
– Не есть на людях? Почему?
– Потому что... это привычка. Осталась с того времени, когда я была толстой. Мне всегда казалось, что со стороны я выгляжу очень прожорливой.
Кристиан смотрит на меня, а я отвожу взгляд.
– Господи Боже, – шепчет он.
Я по-прежнему смотрю в сторону.
– Ну ладно. Мне тоже пора на боковую. – Кристиан встает, и я отступаю в сторону, чтобы его пропустить. – Почему бы тебе на днях не заглянуть ко мне в «Королеву экрана»? Выпьем по чашечке кофе. Я прослежу, чтобы ты съела пончик, а ты посоветуешь, как лучше провести мой фестиваль видео. Кстати, мне нужна профессиональная консультация по поводу приглашений! Затем просто поболтаем, посмотрим старые фильмы...
– Почему бы и нет? – отвечаю я.
Кристиан целует меня на прощание в щеку. Я целую его в ответ.
– Спасибо, что проводил до дома. В обществе мистера Джеймса я бы так долго не выдержала.
Я смеюсь и провожу рукой по волосам.
– Кто знает. Кто знает... – Он делает несколько шагов назад и, послав мне воздушный поцелуй, тихо говорит: – Чао, красавица.
– Кристиан, ты уверен, что не хочешь сменить сексуальную ориентацию? – спрашиваю я.
Кристиан останавливается, быстро делает пять больших шагов вперед и, поцеловав меня в лоб, отвечает:
– Уверен.
– Я тебя не виню, – говорю я, когда Кристиан уже отходит на приличное расстояние и меня не слышит.
Эдриан начал стучать ко мне в дверь в начале второго, через четыре минуты после того, как я в полном одиночестве легла в постель. Он стучал в течение восьми минут, после чего наконец-то ушел. Интересно, восемь минут – это много или мало? Может, он должен был стучать дольше? Может, влюбленному мужчине следовало выкрикивать мое имя на всю улицу и взывать к полной луне и ярким звездам, умоляя впустить его в дом? Интересно, если бы Эдриан так и поступил, я открыла бы ему дверь? Или подняла бы телефонную трубку и набрала номер местного полицейского участка?
Получается, что восемь минут – не много и не мало. Конечно, они не обозначают такого безразличия, когда ты коротко звонишь в дверь, шепотом спрашиваешь: «Есть кто дома? » и, пока тебе не открыли, торопливо убегаешь, чтобы успеть на последний автобус.
С другой стороны, для демонстрации пылкой и безумной страсти восьми минут недостаточно. Восемь минут – это именно столько, сколько обычный мужчина просит обычную женщину пустить его к ней в постель. Кристиан называет такие ситуации «пресно- дневными». Например: «Не понимаю, как люди могут жить такой преснодневной жизнью?» или «Господи, у него такие преснодневные туфли! Я смотрел-смотрел и даже не в состоянии их описать. Как будто у них вообще нет никакого стиля. Сплошная преснодневность!».
Если бы Эдриан обладал воображением, он бы стучал в дверь в ритме моей любимой песни в исполнении Элвиса Пресли. Или попытался бы рассмешить меня, выкрикивая: «Кто там? – Эдриан! – Какой такой Эдриан? – Как какой? Тот самый, с которым ты пару часов назад занималась любовью на кухне!» Ну, или на самый худой конец, он мог бы прошептать в щель от почтового ящика, что ночь сегодня теплая, погода замечательная, поэтому он просто свернется калачиком на моем крыльце и будет спать здесь до тех пор, пока я не соизволю встать с постели и впустить его в дом.
Однако Эдриан не сделал ничего подобного. Он просто монотонно стучал в дверь и в течение восьми минут повторял: «Санни... тук-тук-тук... Санни... тук- тук-тук... Санни...».
За эти восемь минут Эдриан своим стуком успел нагнать на меня смертную тоску. Недаром он работает в такой сфере, как информационные технологии.
ПРОПОВЕДЬ О СЕКРЕТАХ УСПЕХА
Во вторник днем я сижу в купе поезда и направляюсь в саттонскую католическую школу для девочек. На коленях у меня коробка с вибраторами и «Двупалыми ласкателями». Я не нервничаю – в основном потому, что еще не до конца осознала, куда и зачем еду. Наверняка, как только поезд довезет меня поближе к Саттону, от спокойствия не останется и следа, а ему на смену придет самая настоящая, пробирающая до мозга костей паника.
От станции до школы я добираюсь на такси и приезжаю раньше назначенного времени. Подходит к концу обеденный перерыв, и девочки-подростки в одинаковой униформе только-только подтягиваются к зданию школы, на ходу доставая из пакетиков ломтики картошки фри, облизывая с них соль и один за другим запихивая в рот.
Я отлично помню один из таких обеденных перерывов, когда сама еще училась на втором курсе колледжа. Единственные джинсы, в которые мне удавалось тогда влезть, я купила в мужском отделе магазина «Маркс энд Спенсер». В то время толстых женщин было не так много, и магазины еще не догадались, что на больших размерах одежды можно делать неплохие деньги. Был ясный ноябрьский день, и я шла по дорожке, ведущей от газетного киоска к зданию школы. Рядом со мной шли Анна и Лайза.
Анна в свои семнадцать была стройной брюнеткой с блестящими вьющимися волосами, симметричными бровями и родинкой над уголком верхней губы. У Анны была тоненькая талия, которую она подчеркивала удачно подобранными блузками, кожа карамельно-кремового цвета и полноватые лодыжки. На свои лодыжки Анна жаловалась постоянно, однако на их полноту никто не обращал внимания, потому что ноги у Анны все- таки были на удивление стройные. Она выглядела естественно прекрасной и каждый день наводила на свою красоту дополнительный лоск.
Лайза как сейчас, так и тогда была стройной высокой блондинкой с прекрасной фигурой, длинными, вьющимися от природы волосами и водянисто-голубыми глазами. Лицо у нее было пусть и не такое красивое, как у Анны, но все-таки очень симпатичное. И еще Лайза постоянно улыбалась. Ну а если не улыбалась, то смеялась во весь голос. Пять футов восемь дюймов росту и ни грамма лишнего веса.
Вот такие у меня были подруги. Мы дружили так крепко, как только умеют дружить девчонки нашего возраста, знакомые с четырех лет.
В тот ноябрьский день Анна по секрету рассказывала, как прошло ее вчерашнее свидание с новым парнем по имени Дэвид. Дэвид – с квадратным подбородком и довольно язвительным чувством юмора – учился на третьем курсе нашего колледжа; если ему случалось обращать внимание на меня, я ужасно смущалась и краснела.
В тот день мимо нас проехал красный автомобиль с парнями из технического колледжа, которых мы уже не раз видели, но лично не знали. Проезжая мимо, они немного сбавили скорость и посигналили. Один высунулся в открытое окно и крикнул: «Роскошно выглядишь!»
Мы трое рассмеялись, польщенные тем, что на нас обратили внимание такие симпатичные ребята. Надо же, не побоялись на всю улицу крикнуть о том, что кто- то им понравился! Очень скоро один из них мог пригласить одну из нас на свидание!..
Я обернулась через правое плечо к Анне и обнаружила, что они с Лайзой уже отстали от меня на несколько шагов и хохочут, складываясь пополам и придерживая друг друга за руки. Их глаза сверкали гордостью, а щеки ярко разрумянились.
– Это он тебе крикнул! – сказала Лайза сквозь смех.
– Нет, не мне, а тебе! – ответила Анна, изнемогая от хохота и вытирая с глаз слезы.
– Нет, тебе! Тебе! – возразила Лайза, стараясь взять себя в руки и кое-как переводя дыхание.
Я слушала их веселые препирательства и думала только об одном – уж точно те слова предназначались не мне, Санни Уэстон.
Когда я была подростком, подобные случаи происходили постоянно. Можно сказать, что мой путь был усеян шуточками и язвительными замечаниями, как битым стеклом. Осколки ранили мое самолюбие до тех пор, пока оно не обескровело окончательно и бесповоротно. У нас в колледже учился один парень, весельчак и всеобщий любимец, набиравший очки для своей популярности, оскорбляя всех, кто попадался под руку. Если мне случалось оказаться не в том месте и не в то время, я тоже становилась объектом его насмешек. Всякий раз, когда он издевался над моим весом, я расстраивалась так сильно, как будто это происходило первый раз в жизни. Обычно я не выдерживала и начинала плакать. Особенно обидно бывало в те дни, когда я прилагала все усилия, чтобы выглядеть хорошо: тщательно укладывала волосы, получше одевалась. Конечно, тому парню не было до меня никакого дела, он просто нуждался в объекте, на котором можно демонстрировать свое остроумие. Узнав, что его воспитывают приемные родители, я просиживала целыми вечерами, представляя, как отбрею шутника, когда он в следующий раз скажет мне какую-нибудь гадость. К примеру, брошу презрительно ему через плечо: «По крайней мере мои родители любят меня и не оставили в роддоме». Ужасные мысли, просто ужасные. К счастью, я так и не сказала ничего из того, что приходило мне в голову. Должна признаться, что до сих пор стыжусь тех мыслей. Как я могла быть такой жестокой, пусть и в воображении?
К парням, как тот шутник из колледжа, я до сих пор отношусь без особой симпатии. Сказать точнее, я их почти ненавижу. Ненавижу за то, что они вселили в меня неприязнь к собственной внешности в то время, когда я только-только училась быть женщиной. Благодаря таким, как они, я узнала, что мой вес – отличный объект для насмешек. Я узнала, что многие люди, в особенности мужчины, не хотят даже разговаривать с девушкой, если она толстая. Я узнала, что все мои подружки будут влюбляться и бегать на свидания, а я никогда не смогу делать того же самого из- за своего веса.
Именно тогда я решила запереть все свои романтические чувства на замок и не давать им вырваться наружу. Я не хотела жить с разбитым сердцем, хотя всегда мечтала влюбиться, ведь только любовь делает человека счастливым. Теперь я все-таки посмела отпереть этот замок и вручить свое сердце какому-нибудь криворукому недотепе, который может выронить его и расколотить вдребезги о каменный пол. Все мои мечты так или иначе связаны с любовью, и я решила, что они не слишком дерзкие, особенно с тех пор, как та пара джинсов из мужского отдела «Маркс энд Спенсер» стала мне безнадежно велика.
Я попросила таксиста высадить меня у ворот школы. Хотелось пройти по длинной подъездной дорожке пешком, с тяжелой коробкой в руках, чтобы сжечь калории, содержавшиеся в тарелке каши, которую я съела перед выходом из дома.
Подростки подозрительно оглядывают меня с головы до ног и почти сразу теряют всякий интерес, уныло отворачиваясь в сторону. Наверное, это очень тяжело – постоянно искать что-нибудь интересное и постоянно разочаровываться тем, как скучен реальный мир и девяносто девять процентов происходящих в нем событий. По крайней мере в сравнении с компьютерными играми, где герои совершают массовые убийства.
Полных детей стало гораздо больше, чем в дни моего отрочества. Похоже, в современных школах хватает претендентов на звание «толстяк класса». Проходя мимо учениц, я замечаю особенно полную девочку лет одиннадцати-двенадцати, одетую в форменный школьный свитер темно-синего цвета с V-образным воротом. Свитер слишком тесно обтягивает фигурку девочки, врезаясь под мышками и обтягивая складки жира на том месте, где со временем должна появиться настоящая грудь. Могу себе представить, как бедняжка ненавидит эти складки. Лицо у нее большое и бледное, как головка сыра, руки не висят элегантно вдоль боков, а упираются в них под углом, сходясь в том месте, где один слой жира встречается с другим. Судя по тому, как девочка двигается, ее ляжки под синей форменной юбкой трутся одна о другую. На самой юбке наверняка отсутствует верхняя пуговица, потому что мама уже устала пришивать ее на место. Свои ляжки бедняжка рассматривает только тогда, когда запирается дома в ванной – единственном месте, где она не стесняется раздеться. Я представляю, как девочка сидит на полу, прижав пятки одну к другой, рассматривает образовавшуюся при ходьбе красноту, смазывает раздражение специальным кремом и молится, чтобы он подействовал до следующего урока физкультуры.
Ходит толстушка чересчур быстро – желает доказать окружающим, что она проворная, хотя на самом деле такая прыткость дается ей с огромным трудом. Она задыхается от прикладываемых усилий и поэтому почти не разговаривает с подружкой – миниатюрной китаянкой, на которой форменная одежда самого маленького размера висит, как на вешалке. Девочка-китаянка что-то рассказывает, а толстушка только кивает головой, стараясь говорить как можно меньше, чтобы совсем не задохнуться.
Внезапно их нагоняют пятеро худощавых девчонок. В ушах у всех пятерых золотые серьги в виде колец, волосы подстрижены на одинаковую длину. Они проходят мимо двух подружек, и одна из пятерых умышленно толкает коленом скрипичный футляр, который несет китаянка. Футляр бьет девочку по боку и падает на бетонный пол. Пять подружек сдавленно хихикают и проходят мимо. Через несколько шагов одна из них оборачивается и небрежно бросает через плечо:
– И чтобы больше не смела пялиться на мою грудь на уроке физкультуры, Мэри! Поняла, жирная лесбийская сучка?
Мэри притворяется, что ничего не слышала, но ее лицо становится землянично-красного цвета. Она хмурится, глядя себе под ноги, однако ничего не говорит.
Мне хочется броситься вслед за малолетней худощавой стервой и спросить, откуда в ней столько злости. За что она так ненавидит несчастную девочку? Почему с такой легкостью оскорбляет того, кто не может ей ответить? У меня найдется тысяча аргументов, чтобы заставить юную нахалку покраснеть от стыда и застыть с раскрытым ртом, выронив на пол жевательную резинку.
Я быстро нагоняю стайку подружек, но внезапно немею от другого чувства – от испуга. Меня охватывает страх, что я не смогу сказать ничего путного. Не смогу защитить Мэри и других маленьких толстых девочек и мальчиков, которые ненавидят самих себя так сильно, что даже не отвечают на оскорбления и насмешки. Я убеждаю себя, что способна сказать очень многое, способна заставить эту девчонку проглотить собственные слова, извиниться или хотя бы направить злость против кого-нибудь другого, если уж она так нуждается во врагах. Я взрослая женщина – почти тридцать, черт побери! Мне ничего не стоит убедить ее в том, что быть толстой не так-то просто и насмешки с издевательствами могут подтолкнуть Мэри к самым ужасным поступкам. Например, к самоубийству. Что будут делать обидчики, если их руки окажутся по локоть в крови несчастной толстушки?
Я ускоряю шаг, чтобы обогнать группу из пяти подружек, и слышу их разговор. Девочки, громко ругаясь, обсуждают какого-то нахального «Бретта, мать его, Дейвиса» и то, как некий «долбаный Джейми Спэрроу» пытался лапать одну из них на автобусной остановке.
Я прохожу мимо девочек вперед, и они едва обращают внимание на незнакомую женщину. Приходится в очередной раз напомнить себе, что я уже не толстая. Им просто не хватит воображения, чтобы хоть как-то меня зацепить. И все-таки я хочу, чтобы они сказали в мой адрес какую-нибудь гадость. Во мне все бурлит от желания отомстить за несчастную Мэри. Даже в горле пересохло, а язык стал как наждачная бумага.
Вдруг одна из подружек говорит:
– Классные у вас сапоги, мисс.
Она решила, что я учительница, и ее слова звучат совершенно искренне. Ничего удивительного, сапоги у меня действительно отличные – из натуральной светло-коричневой кожи, доходящие до колена, на тоненьких трехдюймовых каблуках. Прекрасные сапоги. Ноги устают в них не раньше, чем через четыре часа беспрерывной ходьбы. Я заслужила одобрение школьниц, потому что стала стройной и ношу обувь, которую любая из них мечтала бы надеть на дискотеку в ночной клуб.
Я оглядываюсь через плечо и, мило улыбнувшись, говорю вполголоса:
– Сука.
– Чего? – растерянно спрашивает девчонка.
Нахалка наверняка решит, что ослышалась. Разве способна учительница назвать ученицу сукой? Конечно, нет. Вероятно, она поблагодарила за комплимент, а «спасибо» по чистой случайности прозвучало, как совсем другое слово.
Я, не оборачиваясь, прибавляю шаг. Отыскав учительскую, вхожу туда и с облегчением закрываю за собой дверь. Вообще-то мне не понравилось оскорблять незнакомого человека. Не понимаю, почему некоторые люди находят это занятие таким увлекательным?
Роб Таггарт явно взволнован. Говорит он чересчур быстро, в результате чего язык у него не поспевает за мыслями, а те, в свою очередь, путаются и никак не облекаются в нужные слова. Разговаривая, Роб постоянно зажмуривает глаза, а когда не зажмуривает, моргает так быстро, словно у него страшнейший нервный тик.
Лицо у Роба худое и бледное. Он одет в голубую рубашку и серые брюки. На носу очки в металлической оправе. Не исключено, что дорогие, от хорошего дизайнера, но особого толку от этого нет, и Роб все равно выглядит не очень привлекательным. Волосы у него тусклые и жидкие. Вообще складывается впечатление, что мистер Таггарт несколько ночей подряд не спал. Судя по всему, он принадлежит к тому типу мужчин, которые кончают от одного только вида голой женщины. Я уверена, что он хмелеет от трех пинт светлого пива и вместе с приятелями играет в викторину на специальных автоматах – вся компания сбивается в углу паба и кричит: «Нет-нет! Погоди! Это Питер Шилтон! Адриатическое море! Роб, дубина, говорил же я тебе, что это Мария Кюри!».
Наверняка к тридцати годам Роб Таггарт обзаведется семьей. Он явно из тех парней, у которых жизнь сама собой складывается удачно. Ему повезло родиться в той социальной группе, представителям которой для счастья нужно не очень много. Он не раздумывает о всякой ерунде, не мечтает о чем-то несбыточном, не хочет сбежать от самого себя. Если такому человеку все- таки не нравится его жизнь, то он просто меняет ее или на худой конец меняется сам. Он с удовольствием смотрит самые дурацкие фильмы и болеет за футбольную команду, которая не поднимается выше одиннадцатого места в премьер-лиге. Если его команда все же занимает одиннадцатое место, он счастлив. Собственно говоря, одиннадцатое место – это место самого Роба Таггарта. Жаль, что я не смогла влюбиться в него с первого взгляда. Вот было бы здорово, а главное – очень удобно.
К счастью, среди учениц из класса мистера Таггарта не оказалось ни одной, с которой я уже встречалась. Я специально заглянула в класс сквозь маленькое круглое оконце в старой тяжелой двери.
– Они с таким нетерпением ждут этого урока! – говорит мистер Таггарт, заметив на моем лице беспокойство.
Мы снова заглядываем в окошко. Юные, миловидные и отчаянно скучающие ученицы сбились в стайки вокруг нескольких парт. Им лет по пятнадцать, но они стараются вести себя как тридцатилетние женщины. Как минимум половина из них занимается сексом чаще, чем я. Некоторые знают о сексе больше, чем взрослые женщины, и давно перепробовали такие позиции, которые я не в состоянии вообразить. Зато я лучше разбираюсь в секс-игрушках. По крайней мере я очень на это надеюсь.
Я вхожу в класс с доверху набитой коробкой и останавливаюсь. Девочки продолжают разговаривать, не обращая на меня внимания. Я пристраиваю коробку на учительский стол и начинаю расставлять вибраторы вдоль края столешницы. Заканчивается ряд черным резиновым фаллоимитатором пугающих размеров. Он отдаленно напоминает розового кролика с закругленными ушами и яйцами, которые с гулом вращаются на своем основании и напоминают воздушные шарики.
На самый угол стола я ставлю свой фирменный «Двупалый ласкатель». Инструкцию, напечатанную на обратной стороне коробки, я помню наизусть. Если кто-нибудь спросит, как он работает, отвечу без труда.
– Прошу прощения, – говорю я громко, обращаясь к классу.
Роб Таггарт даже не представил меня – бросил, совершенно беззащитную, в клетку к тигрицам с напомаженными губами. Девочки, не переставая жевать, разбредаются по своим местам. По пути они исподтишка бросают на меня косые пренебрежительные взгляды.
Устроившись за одноместными партами, они еще некоторое время прихорашиваются, поправляют волосы и только потом сосредоточиваются на моей скромной особе. Вибраторы они замечают в самую последнюю очередь.