– У меня успокоительное есть, ксанакс.
Я и оскорбить ее не особо старался. Сам только и думал про таблетки счастья в моих закромах.
Молли уставилась на меня в ужасе.
– Хочешь ксанакс? – повторил я безмятежно. – Тебе он, наверное, нужен больше, чем мне.
Она выскочила наружу, не закрыв дверь за собой, затем грохнула дверью в свою комнату, соседнюю с моей, с такой силой, что закачались аляповатые цветочные натюрморты на стене. Можно было и без лишнего шума обойтись.
– Истеричка! – заорал я.
Но из‑за стены донеслась лишь телемузыка – звуки заставки к игре «Риск».
Это правда, честное слово – она включила эту гребаную игру!
Из‑за таких женщин я счастлив трахаться с секретаршей.
Видно, ее словечко «социопат» повернуло в ваших головах кое‑какие шестеренки. Потому скажу: мой армейский мозгодер в социопатии мне отказал. Вся нутряная механика для общественной жизни у меня имеется – все без остатка дерьмо, обозванное заумными словечками вроде «сострадания», «чувства вины» и «стыда». Чтобы понять мое состояние, представьте себе долгий‑предолгий занудный брак, когда дерьма, криков, сцен и вранья накопилось столько, что уже все осточертело и стало безразличным. Приблизительно так я себя и чувствую все время.
Я не социопат, но душа моя в мозолях со слоновью шкуру толщиной.
Все ж таки корка их не сплошная. Наверное, я не социопат в общем, а только в практическом и романтическом отношении. По идее, я должен себя чувствовать виноватым, стреляя денежки у честного народа, соблазняя их помочь Бонжурам нанять меня, – а мне‑то Бонжуры уже заплатили. Но я думаю про Вегас, шлюх, «Джим Бим»[32]– и улыбаюсь.
Цирк, господа. Мелкие подонки начинают и выигрывают.
Возможно, я – первое приближение к социопату, от оригинала почти неотличимое, за исключением тех странных времен, когда вся недочувствованная вина, весь стыд наваливаются разом и я пытаюсь прикончить себя.
Я прокручивал в голове ссору с Молли, пока ехал в центр, в бар «Легенды», где Дженнифер в последний раз видели живой. Прокручивая, уверился: душевно бедняжке вломил. Я, как и вы, воображаемые драки всегда выигрываю. Я уже приготовился добить несчастную Молли последним сокрушительным аргументом, как заметил вывеску на углу Талбот и Росс. Ну и дыра: стены облупились, окна изнутри прикрыты, неоновые лампы вывески сдохли – светилось только «Леге».
Как раз по мне местечко – вроде школы в июле, вовсе не классно.
Я не социопат, я умникопат. Жопоголовый остряк, бля.
Я себе не так уж часто вру. Не притворяюсь, что работаю по делу, когда попросту захотелось выпить. Был, есть и буду завзятый фанат бухла.
Я люблю назюзюкаться до бесчувствия, потому что чувства меня достали.
Но проблема в том, что бухло превращает меня в раскисшего слюнтяя. Повернет в нужную сторону, подпихнет – мол, жизнь хороша, ребята, – но само же подножку подставит. Прыгнешь в кайф будто в небо и шлепнешься наземь. И чем выше взлетел, тем сильнее.
Спросите: зачем пить? Стоит ли биться лбом о закон психологического тяготения? Зачем прятаться в бутылке, если все равно найдут?
Точно так же я могу спросить вас, для чего вы тратите деньги на лотерейные билеты. Законы вероятности никто не отменит.
Но ведь никогда наперед не знаешь, правда? Ведь можешь выиграть, можешь! Именно потому я и пью. Я верю: однажды отыщу идеальную бутыль «Джека», «Джонни» или «Канадского клуба» и полечу, полечу… прямиком на орбиту.
Кайф навсегда.
А еще на бухло не так подсаживаешься, как на крэк.
И вот я в «Легендах», притворяясь работающим по делу, желая надраться и оглядывая танцплощадку в поисках мяса посвежее. Место унылое, с отсыревшими кирпичными стенами, затхлое, будто трусы, завалявшиеся на дне короба с грязным бельем. Кошмар астматика.
Я ожидал чего‑то в этом роде, но заодно и толпу народа, свежевымытого и сверкающего новинками сельской моды: джондировские кепки,[33]блестящие побрякушки бегемотовых размеров, кожаные куртки и прочее в том же роде. А стоило вспомнить: ведь был‑то вечер рабочего дня в маленьком городке. Боже мой, что за дыра! Мертвее Дженнифер.
И я стою посреди, дурак дураком – обычное ощущение забредших в пустой ресторан или бар. Смотрю в сумрак, моргаю и начинаю жалеть себя… бедняжка, совсем один посреди пустого «нигде».
Над танцплощадкой крутилось, мелькало и светилось, две широкополые разодетые цыпочки дергались под музыкальный грохот, глядя куда‑то под потолок, чтобы не встречаться глазами с мужчинами. Те сидели в полумраке за столиками, горбились и глазели. Ни гомона, ни визга, ни хохота. Гостиная с нервничающими незнакомцами.
И в этом месте Дженнифер в последний раз видели живой.
В общем‑то, неплохое место побухать. Когда пьешь в одиночку, лучше, если вокруг шумно и людно, – будто и сам веселишься с другими. Странности человеческой психологии: собери толпу неудачников – и тут же тебе и веселье, и довольство жизнью, и видимость успеха. Но эта задрипанная, богом обиженная дыра как раз мне под настроение. Образчик того, как мир меня догнал, завалил, да еще и потоптался.
Я проковылял к бару и уселся на стул у стойки. Вы, должно быть, заметили: я люблю потрепаться. И тогда мне захотелось поболтать хоть с кем‑то – правда, лучше бы с кем‑нибудь, наделенным чувством юмора. Попотчевать циничными наблюдениями, большей частью насчет избытка дерьма вокруг. Изобразить эдакого доморощенного философа.
Конечно, оправдание у меня наготове: бармены и прочие мишени моей болтовни много знают полезного для дела и жизни. Но если честно, я просто пытаюсь выглядеть круто, не как те недотепы, кто пьет в одиночку вечером рабочего дня.
И вдруг я услышал: «Эй, Апостол! Как делишки?»
Тим Датчисен, любящий, чтобы его называли Датчи. Я прошел мимо его столика, не обратив внимания.
– Как всегда, – ответил я. – Девять частей дерьма на одну освежителя.
Может, по делу удастся поработать?
Я присел за столик Тима. Бедный Датчи был один. Сказал, только что смену в «Квик‑Пике» закончил и поджидает друзей, но я не поверил. Конечно, он не как я: не напиться в одиночку пришел, а за случайной встречей, возможностью потрепаться, заполнить очередной одинокий вечер. На девчонок собрался поглазеть, но наверняка слишком уж часто его отшивали, и наш Тим едва ли серьезно расценивает свои ресторанные вылазки как охоту за предметом осеменения. К тому же мне кажется, он приучился довольствоваться порнографией в Интернете. Там девчонки куда сексуальнее здешних.
Тим спросил про сбор денег и про расследование. Я поинтересовался насчет «системщиков» – небрежно так, брюзгливо. Дескать, куда они там влезли, чего удумали. Он ответил, с радостью изобразив самые нелепые их нелепости, кривляясь, передразнивая и подхихикивая, – обычная человечья манера выставить идиотами тех, о ком рассказывают.
– Ну так чего над ними не смеяться? – сказал мне. – Сами напрашиваются. Преподобный наш говорит: они – знак.
– Знак? Вроде как «парковка для инвалидов»?
Тим удивительно смеялся – будто пятилетний. И с чувством юмора у него было, признаться, как у пятилетнего. Странное дело, оттого мне захотелось помочь ему, защитить даже.
– Нет, не парковка. Знак этого, ну… конца света, Армагеддона!
Ничего себе оборот: использовать секту, проповедующую конец света, как доказательство, что он не за горами. Трибуналу ООН пора расследовать преступления против чувства юмора.
– Кто‑нибудь из вашего прихода пытался их обратить?
Тяжело было не улыбнуться, спрашивая такое. Баарс безумней прогноза погоды, но провинциального святошу он бы разобрал по косточкам, зажарил и съел в одно мгновение. Я прямо слышу, как он замечает что‑нибудь вроде: «К сожалению, дорогой друг, ваша вдохновенная болтовня – всего лишь вдохновенная болтовня».
– Не, не пытался. – Тим пожал плечами. – Какой толк чокнутых убеждать? Они сами ходили все время. Вербовали новых членов, брошюрки раздавали, плакаты вешали. Конечно, спорили с ними часто…
Прервался, чтобы отхлебнуть из бокала. Бедняга Тим – и хочется ему рассказать, и боится, как бы чего не вышло. Наверняка же никто не запрещал ему, но при нем подобного и не обсуждали. Вот и думает: а вдруг нельзя? В провинциальных городишках тайные заговоры рождаются прямо из воздуха.
– …Потом наш преподобный поехал в гости к этому Баарсу, и они договорились, ну, знаете, да, поделить сферы влияния. Они согласились оставить нас, жителей Раддика, в покое, а мы обещали не выжигать их поганую Усадьбу дотла.
Я с минуту переваривал услышанное. В конце концов, списал все на молодость Тима. Мал еще и глуп, вот и хвастается. Выжигать дотла, надо же. А может, мне просто не захотелось поверить в гангстерскую войну между церковью и сектой?
– Я еще в школе тогда был, – добавил Тим нервно. – Это все, знаете, слово там, слово здесь, ну, понимаете, болтовня, или как там оно называется…
– Это называется «сплетни», – сказал я.
Я опорожнил три бокала пива, отчаянно желая выпить виски. Над услышанным особо не задумывался – когда‑нибудь потом можно прокрутить и оценить внимательно. Не сейчас, настроение не то. Да и парень, кажется, оказался пустышкой. В моей профессии часто натыкаешься на пустозвонов – тех, кто из кожи вон лезет, чтобы хоть как‑то помочь, но помочь‑то и нечем. Лучше их распознать пораньше – иначе потратишь немерено времени.
– Добро пожаловать к нам на барбекю! Послезавтра. Приходите обязательно!
– Церковная благотворительность?
Он улыбнулся, будто нутром почуял мой оживший интерес.
– Да. У нас каждый год свинья жареная.
Я поморщился.
– Вы, наверное, в церковь не очень ходите?
Рискованный вопрос. Кто бы его ни задавал, ухо держать нужно востро. Спросит милая старушка с младенческим личиком и ангельской глуповатой улыбкой, побалагуришь в ответ и через секунду уже стираешь плевок с лица. Одно неверное слово – и тарарам. Потому я ответил просто:
– Нет.
– Ну что вы! Нужно ведь хоть во что‑то верить!
Ага, значит, лишь бы верить, а во что именно – неважно. Но ведь если кто угодно верит во что угодно, выходит, большинство делают это неправильно: верят‑то все по‑разному. Но я беднягу Тима этим силлогизмом потчевать не стал. Я преподнес сюрприз похуже.
– Верить – значит быть обманутым.
– Это почему?
Я пожал плечами, отхлебнул «Будвайзера».
– Представь: парень заходит в магазин и вытаскивает пистолет. Кто этот парень?
– Чего? – Тим аж головой дернул, будто индейка.
– Сыграй со мной в игру, ладно? Представь: парень заходит в магазин и вытаскивает пистолет. Кто этот парень?
Улыбка во весь рот. Несчастный так рад, что его хоть куда‑нибудь зовут и предлагают сыграть. Легкая добыча для любого проходимца.
– Грабитель, кто же еще?
– Но у него значок!
Тим рассмеялся, словно все вдруг понял.
– Значит, коп.
– А перед магазином стоит инкассаторская машина.
– Инкассатор? – Тим нахмурился.
– А в машине двое парней, раздетых до белья, связанных и с кляпами во рту.
Он закатил глаза – как я понял, излюбленная гримаса.
– Говорил же – грабитель он!
Я улыбнулся, глянул насмешливо.
– А за рядами консервов – оператор с камерой снимает нашего парня.
– Так он – актер? – выговорил сбитый с толку Тим.
– А за инкассаторской машиной – фургончик телевизионщиков с канала горячих новостей.
– Так я же сразу сказал: грабитель!
– Может быть, но он бородат и обвязан взрывчаткой.
– А, так он – террорист?
Я позволил ему помучиться немного. Люблю смотреть, как люди терзаются интеллектуальным бессилием. Одно из редких удовольствий моей жизни. Особый смак ему придает то, что средней школы я так и не окончил.
– Тим, дело же вовсе не в том, кто этот парень. Я про то, как легко попасть впросак, объясняя увиденное. Я описываю – и каждый раз тебе ясно, кто он. Но чуть‑чуть поменяем обстановку, и все переворачивается с ног на голову.
– И что?
– Это просто наглядная демонстрация того, как легко обмануться. Первое: смысл слов зависит от того, что стоит за ними. А за ними может скрываться очень многое. Второе: люди спешат делать выводы. Всего не замечают и потому подразумевают: увиденное ими – важнейшее и главное. Вижу и заключаю. Этот тип – грабитель. Проще пареной репы.
– Но он же и вправду грабитель, разве нет?
Напрягло мальчика – видно невооруженным глазом. Но неясно: то ли смысл наконец дошел, то ли разозлился от непонятности.
Я посмотрел на танцплощадку. Красотки исчезли, вместо них появился старый пьянчуга в солнцезащитных очках, улыбающийся бессмысленно и гордо. Танцевал, размахивая руками, под мелодию из Оззи Осборна.[34]Кажется, «Самоубийственное решение». Может, ошибаюсь – я название только читал, не слышал, в памяти оно не так хорошо отпечаталось.
– Ну так вы ни во что и не верите? – спросил Тим.
– Я во многое верю.
– Во что же?
– Например, в то, что мы сидим в баре и пьем пиво.
Узенький его лоб наморщился. Тиму разговор казался ужасно серьезным.
– Не, я не про то, понимаете, я про… ну, большое, общая картина…
– Общая? – Я пожал плечами. – Хорошо, вот она: мы, люди, – машины, запрограммированные на выживание. Прочее, от любви до религии, – плюмаж.
– Что такое «плюмаж»?
– А, так, штука, для украшения приделанная, – сказал я и поспешно сменил тему. – Знаешь, Тим, а не пойти ли мне в самом‑то деле на ваше барбекю? Хорошая ведь идея…
Я старательно поскреб в затылке.
– Как‑то мне пустовато внутри…
Действительно, игра стоит свеч: и пожрать на дармовщинку, и в раддикское общество поглубже затесаться. Гребаное церковное барбекю – ну не забавно ли? С моей‑то занудной памятью, по‑настоящему ценишь подобные сюрпризы.
– Классно! – выпалил Тим. – К нашему преподобному с вашими обманами и грабителями подвалите – он‑то уж разъяснит!
Я поморщился – наивен наш Датчи донельзя. Все на свете вопят про готовность принять чужое мнение, про терпимость и открытость, даже фанатики вроде Баарса. Но на деле им хочется лишь подтверждения своего бреда. У людей аллергия на возражения – еще худшая, чем на непонятное и неопределенное. А у тех, кто бреду посвятил жизнь, – стократно горше.
Дорога к Церкви Третьего Воскресения была мне известна, но бедный Тим так гордился знанием города! Пришлось изобразить рассеянного невежду. Потом сослался на дефицит сигарет и улизнул, слегка мучаясь совестью: оставил бедняжку пить в одиночестве. Но и позавидовал слегка: ему – пить, а мне‑то работать.
Раз уж захотелось – не самое ли время выследить Эдди Морроу? Мобильник показывает десять вечера – как раз время школьным учителям отходить ко сну перед рабочим днем.
Я остановился в двадцати ярдах от его дома, чьи обитатели наверняка уже крепко спали, выключив свет. Я частенько подолгу просиживаю в «гольфе», наблюдая за домами и поджидая – обычно мужей. Днем убиваю время, тащась под хэви‑метал, ночью – прокручивая воспоминания.
Разговоры с собой никуда не приводят и ничего не дают, хотя и не вредят. Можно годами толкать речи в зеркало – в самопознании не продвинешься. Иное дело – слушать себя. Неизбежно потихоньку превратишься в завзятого насмешника. Иначе сам себе наскучишь.
Эдди Морроу выскользнул за дверь в одиннадцать тринадцать. Как и следовало ожидать, свет на крыльце не включал. Дверь машины прикрыл осторожненько. Заранее подъехал к дому задом, чтобы теперь не светить фарами в окна. А ведь когда приедет, разворачиваться не станет. Интересно, заметит ли Джил мистический разворот машины на 180 градусов за ночь?
Знаю я повадки блудливых супругов. Видел достаточно. Эдди – восемьдесят седьмой.
Но раньше никто из них не имел отношения к пропавшей сектантке.
Я завел «фольк», поморщился, слушая его рыки и взревывание, и потихоньку двинулся следом. Рад дик – город маленький, долго выслеживать не пришлось.
Эдди свернул на заброшенную улочку – сплошь нежилые дома. Еще один реликт дней процветания. Я притормозил на перекрестке, наблюдая, как «сатурн» Эдди ползет, высвечивая окрестности фарами, затем останавливается у низкого кирпичного бунгало с неподсвеченной вывеской у входа. Я выждал, пока Эдди скроется, тронулся, проехал мимо, подсветив ненароком вывеску.
Массаж у Дженни
Лицензированный физиотерапевт
Я развернулся, припарковался напротив. Опустил стекло, соорудил приличную самокрутку, наслаждаясь видом полувековых деревьев и забитых досками окон. Почти как дома, честное слово. Потягивал, глядя в теплую, ласковую летнюю ночь, воображая, как развлекаются в недрах массажного салона.
Ах, Эдди, Эдди! Небось просыпаешься по ночам, мучимый совестью? Терзаешься ужасом жалких своих грешков? Думаешь, содрогаясь, что будет, когда узнает жена?
А может, ты зверь совсем другой породы – буйный, ненасытный? Может, захотел пощекотать нервы? Разгуляться вволю, учиняя то, из‑за чего наши предки и выдумали адское пламя?
Эдди, как там насчет Дженнифер? Ты ее мучил? А где спрятал тело?
Эдди покинул дом номер 113 по Омими‑стрит в настроении куда лучшем, чем то, с каким выходил из дома номер 371 по Эджвер‑стрит. Задержавшись у боковой двери, поболтал на прощанье. Послышался женский смешок. А когда Эдди уселся за руль, прежние страхи оседлали его. Я видел лицо Эдди. Он вырулил на мостовую, заехал в чей‑то двор, развернулся и по пути назад проследовал на расстоянии плевка от меня. Время удовольствия кончилось, настала пора кошмаров из разряда «А вдруг узнает?»
Я выбрался из машины, перешел улицу, протиснулся в узкий промежуток между припаркованным в проезде «Фордом F‑150» и кирпичной стеной. Подошел к наружной стеклянной двери, постучал в нее – вторая, деревянная, дверь за нею была уже открыта настежь. Сквозь стекло виднелись линолеум на полу и кухонный шкаф. В тусклом свете надо мной плясала мошкара.
Дверь открыла женщина, одетая в трусики и майку на бретельках. Не иначе, Дженни собственной персоной. Слишком мелкорослая для модели, и лицо простоватое. Добродушное, округлое. Фермерская дочка на все сто. Но до чего ж симпатичная! У Эдди губа не дура.
– Случайных путников принимаете?
Осмотрела меня с головы до пят, улыбнулась, потерлась щекой о свое плечо, будто котенок. И в глазах ее прочиталось: «Когда они выглядят как ты – конечно!» Но вслух сказала:
– Дорогой, плечи натрудил?
– Угу. Весь мир на плечах таскаю.
Махнула рукой, приглашая – элегантно, изящно. Видно – не пьяная. Я, честно говоря, и не представлял, чего ожидать от провинциальных секс‑услуг. Может, гнилых зубов и «бля» через слово? Дженни мои страхи успокоила. Чистенькая, и в доме опрятно – хоть бы тарелка грязная у мойки на кухне. Полы чуть прогнулись – у старых домов, как и у старых людей, нелады с прямизной. Мебель, однако, новая и безвкусная. Впрочем, не мне о вкусах распинаться.
В гостиной почти все место занимали два массажных стола, застланные белыми простынями и выглядящие почти как больничные койки на колесиках. Диванчик, плоский телевизор и журнальный столик придвинуты к обзорному окну. Наверняка днем Дженни складывает массажные столы и предается любимому занятию прочих смертных: тихо гниет перед телевизором.
– Чего хочешь, красавчик?
– Размяться, – ответил я, вытягивая комок мятых десяток и пятерок, настрелянных за день.
Размяться, конечно. У меня всегда сперва – секс, а уж потом работа.
– Да, а потом – пара вопросов.
Дженни не фыркнула и не поморщилась – выдержанная. Шлюхи обычно ненавидят любителей порасспрашивать – большей частью душевно терзаемых болванов с доходом. Эти недоумки тоже хотят всего лишь потрахаться, но больная совесть развязывает язык. Обязательно хочется посочувствовать несчастной, вынужденной торговать своим телом, будто хотят зараз ублажить и ее, и свою мораль. Знавал я шлюху, вытатуировавшую на выбритом лобке: «Только деньги!» В ответ на расспросы указывала: «Читайте объявление». Пожаловалась мне однажды: «Достали уже! Мне хоть за каждое слово тариф назначай!»
– Вообще‑то вопрос только один.
Дженни ухватила меня за руку и потянула в сумрак гостиной.
– Валяй.
– Ты знаешь парня, только что побывавшего здесь?
– Конечно, – ответила, расстегивая мне ремень и открывая ширинку. – Это Брэд.
– Да, Брэд. Конечно. – Я улыбнулся.
– И в чем дело с Брэдом? – спросила, поглаживая мне промежность. Большинство шлюх как сборщики на конвейере: движения отточены до автоматизма.
– Он сюда заглядывал в прошлую субботу близ полуночи?
Дженни замерла. Отступила на шаг, глянула сконфуженно – в самом деле, неловкая ситуация: у меня джинсы уже до колен спущены.
– Ты имеешь в виду, когда девушка эта пропала… тезка моя?
– Угу.
– Ты коп или как?
– Или как. Частный сыщик. Меня ее родители наняли, полиции поспособствовать.
Наверное, она и так догадалась. Большой сметки не нужно, чтобы подметить: мы по одну сторону баррикад, хоть я – чадо мегаполиса, а она – провинциальный цветочек. Мы оба с той стороны, откуда копов обзывают «свиньями».
– Думаешь, найдут ее?
Судя по тону, историей с пропажей она заинтересовалась и наверняка была в курсе новостей. Полагаю, не слишком‑то приятно узнать об исчезновении тезки в таком‑то крохотном городишке, в особенности учитывая то, чем Дженни зарабатывала на жизнь.
Я пожал плечами – дескать, безнадежно.
– Нет. Скоро – уж точно нет.
– И я так думаю, – отозвалась рассеянно. – Знаешь, у меня предчувствие…
Твою мать! Предчувствие у нее. Кино мы насмотрелись.
– Так Брэд заглядывал? – повторил я настырно.
– Брэд?.. Ну, был. Явился в субботу на ночь глядя, ну, ты понимаешь, – пожала плечами равнодушно. – Вылиться захотелось.
– Я так и понял, – ответил я, глянув искоса на спущенные штаны. – Но ведь надо удостовериться, сама понимаешь.
Рассмеялась хрипло, шагнула, правой ногой стянула мои штаны до щиколоток.
– Значит, ее старики тебя наняли?
– Угу, – ответил я, прижимаясь к ней своим зашевелившимся хозяйством. – Я сыщик знаменитый.
Потом я расспросил ее основательно – кому, как не ей, знать о городских подонках, свихнувшихся на сексе? Ради такого дела оба массажных стола сдвинули вместе. Дженни мне на грудь улеглась. Рассказывала и помаленьку шевелила моего нижнего приятеля – по привычке, наверное. Поведала мне, что когда услышала про Дженнифер – Дженни звала ее «другая Дженнифер», – тоже подумала о местных сексоголиках. Да, кое‑кто из клиентов любил небезобидные забавы, но именно эти клиенты, как ей казалось, меньше всего склонны к чему‑нибудь сомнительному за стенами массажного салона.
– Вообще, со мной лучше шутки не шутить, – сообщила, указав небрежно пальцем в дальний конец зала, где виднелись двери, должно быть, в спальни.
– Почему?
– Потому что мой братец там вон постоянно режется на приставке в видеоигры.
– Братец?
– Ну, сводный. Джером. С ним никто шутки не шутит.
– Ты могла бы меня ему представить?
– Если только ты шутки шутить задумал…
Из моих скомканных джинсов вдруг донеслись аккорды «Черного на черном» «AC/DC».
– Пардон. – Я отлепился от вспотевшей Дженни. – Увы, время расписано по минутам.
Она фыркнула в ответ: «И у меня!»
До чего же я обожаю шлюх! Почти как дурь, заставляющую их торговать собой. У меня аж мурашки по коже, как представлю: где‑то поблизости, под шкафом или в ящичке, дожидается пухленький пакетик со счастьем.
Звонила Молли.
– Угу, – объявил я в трубку.
– Апостол, ты где?
– В пивнухе, – ответил сварливо: мол, где мне еще быть?
– Пив – что?
– Пив‑ну‑хе! Знаешь, это место, где пиво пьют.
– Апостол, не надо придуриваться! – Ишь как фыркнула в трубку, мол, время – деньги. – Шевелись! Буду ждать на углу Инкерман‑стрит и Кейн.
– Что такое? Почему?
– Потому что Нолен нашел отрезанный палец.
Упс! Классическая картинка внезапного прозрения. У Молли, оказывается, был сканер, перехватывать полицейские переговоры. Я сколько раз хотел такой заиметь, да не сподобился бабок набрать. Очень уж скверно карта ложилась и слишком часто массажные салоны попадались по дороге. А пока я шлялся в ночи, пытаясь унять порочные страсти, Молли пересматривала сериал «Место преступления» и бдительно прослушивала назначенных государством слуг и защитников народа.
– Стой, стой! – вдруг выпалила отчаянно.
Я услышал писк сканера.
– Вот дерьмо, вот же дерьмо…
– Что такое? Детка, с чего ты перепугалась?
– Еще один! О боже мой, Апостол, – еще один! Всего в паре кварталов – еще один палец!
– Как? – возопил я, прыгая с одной ногой в штанине.
Дженни расхохоталась – я трусы забыл надеть, и бедный обмякший член болтался селедкой.
– Они сказали, как умудрились найти?
Я испустил нестройную череду проклятий.
– Апостол, сейчас времени нет для разговоров. Я к ним. Встретимся на углу, ладно?
– Молли! – заорал я в пищащую трубку.
Вот же странно: ведь договаривался с Бонжурами о платеже вне зависимости от результата. Найду или дурака проваляю – заплатят одинаково. Но чувство такое, будто просрал всё и вся. Гребаный неудачник. Хоть бы шевелился быстрее, что ли…
Я ведь с самого начала посчитал ее мертвой, разве нет?
Чмокнул на прощанье Дженни в губы, оставив ее стоять нагишом с кучей скомканных купюр в левой руке и с моими трусами в правой. Уже отъезжая, укорил себя за оставленные трусы. Отличные ведь, прямо из номера «Нэшнл джиографик» про китов мира. С голубым китом аккурат на причинном месте – детка, жди фонтана.
Впрочем, отличный повод заглянуть еще раз на Омими, 113.
Не успел я дверь «фолька» закрыть, как телефон забренчал снова. Альберт, мать его, нашел же время!
– Приве‑ет! – завопил под аккомпанемент разноголосого гомона и музыки. – Апостол, дружище! Уже и не надеялся тебя поймать! Чем занимаешься среди ночи?
Альберт явно наклюкался в дупель.
– Перечитываю «Войну и мир». Торчу от этой книги, особенно когда французов громят. А ты?
Альберт заржал. Ага, когда за галстук заложим, мы крутейшие парни во вселенной, обаяшки и симпатяшки. И регот‑то какой: хозяин жизни. Он даже не в дупель наклюкался, а в дым, драбадан и отмену рабства.
– Спонтанный выпускной у нас. Несем чепуху, снимаем красоток – сам знаешь, как оно.
– В чем де…
– Зелень докурили, – перебил Альберт. – Понимаешь, о чем я?
– Не беспокойся – подброшу еще, – заверил я, мысленно выматерившись.
– Стол, ты крут! Ты круче всех! Тебе посвящается «бис!» в каннабисе!
И заржал над собственной остротой. Очень смешно. Сквозь ржание пробился милый девичий голос: «Это твой парень? Твой парень?»
– Да! – проревел Альберт. – Он классный!
– А тебе посвящается «заткнись» и «заткнись, ради бога»! – сообщил я.
Знаете, мне вовсе не улыбается выступать «парнем» Альберта, тем более «классным».
– Ты что, растрезвонил всем вокруг про наше взаимовыгодное сотрудничество?
Снова заржал – будто я шучу с ним.
– А если серьезно, Стол, – слушай сюда. Хотел раньше позвонить, да из головы вылетело, к чертовой матери. Думал: ну, послание оставлю. Пустоголовый… Знаешь, Стол, ты – мой любимейший крутейший засранец!
– А ты – мой любимейший узкоглазый умник. Выкладывай, чего накопал.
– Уй, прости. Дело такое: я позвонил старому приятелю, он писал диссертацию по философии в Беркли. Баарс уже уволился, но обсуждали его вовсю.
Пьяным всегда кажется: их новости – залет, убой и вселенская драма.
– Выкладывай, не тяни.
– Гениальный, странный, разведенный.
Как им нравится человека загадками мучить, приберечь на потом кусочек посочней!
– По слухам, он второкурсницу свою обрюхатил…
Любопытно. Но ведь наверняка не самый сочный кусок накопанного.
– Альберт, не тяни. Что еще?
– Стол, он курс лекций читал о сектах! Представляешь, о сектах! – проорал в трубку.
Жутко важная новость, надо же.
– Ну допустим.
– Да ты мозгами пошевели! Выходит, он все знал!
– Что все?
– Все о них. Психологию сектантства, социологию, историю. Знал доподлинно, как секту организовать, как представлять, что проповедовать…
Замолк. Из трубки снова полился разноголосый гомон. Альберт выдержал паузу и объявил:
– Стол, это просто невозможно!
– Невозможно? Что он верит в свою галиматью?
– Именно! Он ведь сознательно манипулирует своими учениками. Тут еще хуже, чем с Роном Хаббардом.[35]Гораздо хуже!
Да, все становится на свои места. Правило наихудшего дерьма в действии.
– Эй, а как там насчет травки? – Серьезность Альберта иссякла, и вернулась пьяная ипостась крутого парня. – Может, у тебя номерок есть, а… чтобы позвонить куда надо, понимаешь?
– Попробуй Кимми позвонить, она как раз должна освободиться. Я тебе эсэмэску с ее номером отправлю.
Тогда я обдумывать услышанное не стал. Следовало улучить минутку поспокойнее и прокрутить как следует в памяти.