Итак, продукты первобытного, чистого (пра-логического) разума самых разных этносов и должны быть почти идентичны, как и любой другой продукт работы физиологических механизмов homo.
Поясняю.
В качестве иллюстрации этого утверждения возьмем парадоксальное, но удобное сравнение разума и (к примеру) пота.
При всей разности «репутаций» как пот, так и разум являются физиологическими продуктами, имеющими огромное значение, сложный механизм возникновения, чётко определённую роль. Они примерно одинаково зависят от вариативности внешних факторов, а прекращение их выработки в равной степени фатально для организма.
У зулуса и русского крестьянина пот будет иметь не принципиальные, но заметные мелкие отличия, обусловленные разностью рационов, гардероба, климата и так далее.
Пот зулуса, вероятно, будет содержать чуть больше летучих жирных кислот и креатина, являющихся физиологическим ответом на специфику жаркой среды, но, возможно, чуть меньше серина, чем у русского. При этом общая элементарная «картина» пота: мочевина, мочевая кислота, креатин, серин, жиры, летучие жирные кислоты, парные эфирносерные кислоты, соли, вода, удельный вес 1,001-1,006 у зулуса останется каноничной для всякого homo. (Si zulus salvus est. — Если зулус здоров.)
Несмотря на некоторые разницы в пропорциях сирина и жирных кислот, пот зулуса, точно так же, как и пот русского, будет выполнять свои функции терморегулятора, экскретора, протектора кожи, смазчика, возможно, носителя феромонов, а его выделение всегда будет происходить по известным схемам.
Примерно так же будут обстоять дела и с другим физиологическим продуктом, т.е. с разумом. Возможно, сравнительно с русским, у зулуса и тут будут несколько изменены «пропорции компонентов», что, впрочем, никак не скажется на общих принципах возникновения «выделения» и применения.
Превосходные «слепки» с представлений новогвинейцев, австралийцев, африканцев предлагают такие классики антропологии, как Л. Леви-Брюль «Первобытное мышление» (1930), Дж. Фрезер «Золотая ветвь» (1906) и К. Леви-Стросс «Мифологики» (1966), Н. Webster «Primitive Secret Societies» (1908), Э. Тэйлор «Первобытная культура» (1939), Г. Шурц «История первобытной культуры» (1910), а воззрения русских крестьян зафиксированы в трудах А. Краснова «Об антропологических типах Харьковского уезда» (1891), Г. Попова «Русская народно-бытовая медицина: по материалам этнографического бюро кн. В. Тенишева» (2010), И. Тарновской «Воровки. Антропологическое исследование» (1891), Л. Зографа «Об антропологических типах центральной Великороссии» (1892), Н. Тезякова «Вотяки Больше-гондырской волости Осинского уезда» (1892), О. Кондратовича «К этнографии остяков» (Труды Антропологического общества при Императорской Военно-Медицинской Академии за 1894-95гг.), Н. Высоцкого «Очерки нашей народной медицины» (2011), «Русские крестьяне. Жизнь. Быт. Нравы»: по материалам этнографического бюро кн. В. Тенишева, 2004-2007. Т. I-V.
Итак.
На основании сопоставления приведённых выше академических источников мы сейчас увидим, что представления русских крестьян XIX века о пищеварении, болезнях, эмбриогенезе во многом совпадают с таковыми у туземцев Соломоновых островов, Новой Зеландии, Новой Гвинеи.
И те и другие одинаково верят, что «пищу перерабатывают пары, потому что в человеке много жара, другие же утверждают, что непременно у каждого человека должен быть особенный червяк, который “перетачивает” пищу». В Пошехонском уезде Ярославской губернии ещё в начале XX века была «распространена вера, будто бы змеи берут (пьют) яд из солнца, что змея, забравшись в человека, может выйти обратно на парное молоко». А туземцы в бухте Принцессы Шарлотты, имеющие сходное представление о такой змее как о причине недугов, уверены, что, будучи извлечена из тела человека, «эта странной породы змея тотчас же исчезает». Такое же единомыслие мы можем наблюдать и в вопросе происхождения иных болезней: «Чрезвычайно интересны способы, при посредстве которых производится порча. Всего чаще она пускается по ветру, по воде, примешивается к пище и питью, а иногда достигается и путём заклинания». В Пензенской, Орловской, Вологодской губерниях существовало убеждение, что «колдуны кидают под ноги намеченного человека какие-то небольшие шарики, скатанные из воска, овечьей шерсти, с примесью кошачьих и человеческих волос», а новозеландцы «все болезни серьёзного характера, начиная с малярии, вплоть до сифилиса, приписывают действию некоего талисмана, представляющего собой осколок замотанной в волосы косточки, прикрепленной воском к тростнику, который бросают в направлении намеченной жертвы». Аборигены островов Манус (Папуа — Новая Гвинея) запрещали беременным есть свинину, «чтобы у ребёнка вместо волос не выросла щетина», очень похожие представления о влиянии контактов с животными на внешность и здоровье будущего ребёнка были у русских крестьян Вятской, Смоленской, Владимирской, C-Петербургской губерний: «Существует у детей болезнь “щетинка”. Причина этой болезни в высшей степени проста: если беременная женщина толкнет случайно или нарочно поросенка, то родившийся младенец заболевает щетинкой, т. е. будет плакать дни и ночи, не давая никому покоя, от раздражения щетинками, которые появляются на поверхности его тела».
(Типичные примеры первобытного мышления на темы физиологии можно было бы приводить практически бесконечно, причём соотносительно с любой народностью мира, от сартов и езидов XX столетия до французов XVII или ассирийцев и евреев «древнего мира», но, полагаю, и уже перечисленного достаточно.)
Впрочем, это сходство не является самым существенным фактором, оно лишь свидетельствует о том, что на качество «чистого», отделённого от интеллектуальной системы разума не влияют особенности климата, этнографии, истории, религий, обычаев. Даже некоторая (условная) способность к чтению и письму, как мы можем убедиться на «русском примере», ничего не меняет по существу вопроса.
Но дело, повторяю, не в сходстве, не в различиях и не в экзотичности типичных воззрений папуасов, аборигенов Австралии или русских крестьян.
Существенным является другое: все представления о болезнях, анатомии, деторождении, основанные на чистом разуме homo, удивительно не верны.
Примерно то же самое мы сможем наблюдать и в любой другой сфере интересов человека, где он пытается решать важные для себя вопросы лишь с помощью «чистого» разума и того первобытного мышления, что развилось на основе речи.
К примеру:
Нет никаких сомнений в том, что для народов, живущих земледелием, крайне важными обстоятельствами являются урожайность, плодовое и злаковое изобилие, общее «благополучие полей».
Но, как известно, даже самый тщательный труд, хорошие орудия и агрикультурные познания не гарантируют регулярного плодородия, т. к. засуха, затопление полей, саранча, пожары, заморозки, тля, потравы или иные бедствия легко способны лишить земледельцев ожидаемого результата.
Вероятность возникновения любой из перечисленных выше проблем весьма высока, и живущее агрикультурой сообщество homo обречено на постоянный страх за свои тыквы, ананасы, картофель, маис, перец и так далее.
Этот-то страх и порождает чрезвычайно любопытные формы защиты от возможных угроз, т.е. попытку решения сложной задачи, имеющей в своём составе скрытые и неявные компоненты.
Как же решается эта задача с помощью чистого разума homo?
Возьмём, к примеру, ацтеков XIV-XVI веков.
Напомню, что это хорошо изученный историками и антропологами развитый народ, имевший письменность, календарь, архитектуру, моды, чёткую социальность, армию и даже некое подобие наук.
До XVI столетия ацтеки были изолированы и от азиатской, и от европейской цивилизаций, что сохранило в них относительную нетронутость того самого чистого «природного» разума. (Не абсолютную, но всё же большую, чем у народов, испытавших влияние интеллектуальных систем Европы и Азии.)
Что представлял собой головной мозг ацтеков XIV-XVI веков? Естественно, препараты его стволовых или полушарных структур неизвестны нейрофизиологии, но нет никаких оснований предполагать, что они могли иметь какие-либо отличия от мозга любого другого homo того времени, в частности, от описанных V. Vidius (1500-1569), J. D. Silvius (1748-1555) и А. Везалиусом (1514-1564).
(Напомню, что головной мозг ацтекского императора Монтесумы — это физиологический и анатомический «современник» мозга Леонардо да Винчи.)
Представив его себе на анатомическом столе, мы увидим мозг человека во всей его позднеэволюционной, «окончательной» сформированности: лобные доли изобилуют вторичными бороздами, а передний отдел верхней височной подобласти, считающийся самым филогенетически «молодым» (поздним) отделом мозга, имеет жесткую, рельефную архитектуру; на всей площади коры заметна оперкуляризация извилин, но в их тесной переплетённости легко «прочитываются» как ассоциативные, так и проекционные центры.
Сделав аксиальное рассечение этого мозга, к примеру, через гипоталамус и сосцевидное тело, мы обнаружим всю ту тонкую и отчётливую структурность «внутренностей» мозга, которой и положено быть на вентральной поверхности такого среза, а отщепив на любом из 52 «бродмановских» полей фрагментик коры и уложив его в стекле и отмикроскопировав, мы насчитаем все шесть основных кортексных слоев, от lamina molecularis до lamina multiformis.
Иными словами мы увидим всё то, чему приписываются некие уникальные возможности головного мозга человека, позволившие открыть и обосновать принципы нейрофизиологии, эволюционную и квантовую теории, изобрести компьютер и водородную бомбу.
Полагаю, «обследованный» нами мозг Монтесумы будет в общем и целом идентичен мозгу любого его подданного (как, впрочем, и мозгу любого из читающих эти строки в XXI столетии).
Итак, теоретически убедившись в морфологической полноценности мозга ацтека, давайте выясним, как именно этот мозг будет использовать свои структурные, нейронные, синаптические, медиаторные и корковые возможности для решения сложных проблем земледелия?
По свидетельству классической антропологии, он будет это делать с помощью ритуальных убийств девочек и танцев:
«Ацтеки посвящали в сан богини маиса Чикомекохуатль красивейшую из рабынь, девочку двенадцати-тринадцати лет от роду... Когда все были в сборе, жрецы величаво окуривали представительницу богини благовониями, после чего, опрокинув её на спину на кучу хлебных колосьев и семян, отрезали ей голову, собирали хлеставшую из горла кровь в лохань и обрызгивали ею деревянную статую богини, стены её покоев и подношения в виде наваленных на полу колосьев, стручков перца, тыкв, семян и овощей. С туловища девочки сдирали кожу, и её натягивал на себя кто-нибудь из жрецов. В таком виде он появлялся перед собравшимися, которые занимались тем, что отплясывали под барабанный бой, и присоединялся к ним. Став во главе танцующих, жрец совершал разного рода прыжки и другие телодвижения с быстротой, которую позволяла плотно облегающая его тело липкая от крови кожа девочки» (Фрезер Д. Золотая ветвь, 2003. Гл. LIX. Практика умерщвления бога в Мексике).
Разумеется, каждый народ вправе разрабатывать собственную методику повышения урожайности, но у нас есть все основания полагать, что практиковавшийся в течение трёх веков «ацтекский способ» был как минимум ошибочен, и ритуал зарезывания переодетой в богиню девочки вообще не имел никакого влияния ни на всхожесть тыкв, ни на колошение маиса.
Если проблемы (засухи, неурожаи, нашествия саранчи) всё же случались, их приписывали скрытым недостаткам принесённой в жертву девочки, хотя, по утверждению Дж. Фрезера, к выбору исполнительницы роли Чикомекохуатль ацтеки подходили предельно ответственно, выбирая именно «красивейшую из рабынь», девственную, здоровую и жизнерадостную. Примерно схожие с этим обряды мы можем обнаружить и у древних греков, но там кропление полей производилось кровью священного быка или месячными девственниц. В Арденнах (Франция) и в XIX веке для предохранения от болезней коров и овец прогоняли сквозь дым костров, в которых сжигались кошки.
Продолжим.
Теперь, для полноты картины возможностей «чистого разума» homo, возьмём ещё несколько примеров, как существенно отстоящих от нас по времени, так и совсем недавних.
Повторяю, нас менее всего должен интересовать экзотизм различных обычаев, практик и воззрений. Все приводимые материалы являются лишь сухой и строгой иллюстрацией того, как разум уже социализированного homo решал сложные задачи жизни, содержащие в себе скрытые или неявные факторы, как отвечал на те или иные «вызовы» среды.
Рассмотрим практику контрацептирования, любопытного и важного ухищрения, позволяющего сохранять иллюзию девственности (или хотя бы сделать вопрос её наличия дискутивным), что в некоторых культурах повышало социальную и физиологическую «стоимость» женской особи homo.
Удобнее всего это исследовать на документальном материале, собранном «Этнографическим бюро» кн. В. Тенишева (1844-1903) в Орловской, Пензенской, Владимирской, Калужской, Новгородской и так далее губерниях России XIX века. Надо отметить, что примерно схожие с русскими способы предохранения от нежелательной беременности мы можем обнаружить и у народностей Нижнего Конго, у хондов Индии, Китая, у аборигенов Австралии и Полинезии, но наиболее выверенные описания различных способов этого деликатного действа, полагаю, содержатся в трудах «Русские крестьяне Жизнь. Быт. Нравы» (СПб, 2004-2007. Т. I-V) и «Русская народно-бытовая медицина по материалам этнографического бюро кн. В. Тенишева» (1903).
Наряду с простейшими способами, вроде питья собственных месячных или воды, собранной в 40 различных ручьях, едения хлеба с шерстью овцы, был чрезвычайно распространен и способ собирания катамениальных выделений в бутылку, которую закупоривали крепчайшим образом. «Бутылку зарывают в землю, иногда непременно под печной столб. Пока бутылка в земле, как бы девка ни вешалась на шею парням, ни за что не “забрюхатеет”. Если она выйдет замуж и захочет иметь детей, то стоит только бутылку эту вырыть и разбить, тогда пойдут и дети».
Если от способов контрацепции перейти к взаимоотношениям homo и смерти, то и здесь можно обнаружить различные «изобретения», с помощью которых человек пытался «обезвредить» и даже приручить смерть.
Помимо разнообразия погребальных культов, способов мумификации, создания мифов о телесном воскресении, душе и метампсихозе, homo изобретает очень показательную традицию «сопровождения» покойника, навязывая смерти статус хоть и дальнего, но всего лишь странствия.
Зародившаяся в самом начале фиксированной истории, подхваченная и развитая шумерами, Египтом, Китаем, Индией, Финикией, Грецией и скифским миром традиция убийства слуг и родственников с последующей укладкой их тел в могилу «сопровождаемому», обнаруживается практически везде, от Индийского архипелага до островов Фиджи, Китая, Японии, Африки, Центральной Америки, Мексики, Перу и Скандинавии.
Описаний похоронных жертвоприношений существует, как известно, множество, но вот наиболее будничные, типичные и общеизвестные: «У каянов на Борнео в обычае убивать рабов, чтобы они могли следовать за господином и служить ему. Прежде тем, как убить их, родственники знатного покойника обступают рабов, внушая им усердно служить господину, за которым они последуют, ухаживать за ним и растирать его тело, когда он будет болен... Затем родственницы покойного берут копье и наносят жертвам легкие раны, после чего мужчины закалывают их до смерти» (Lubbock S. The Origin Of Civilisation, 1970); арийцы дают поразительные примеры обряда погребальных человеческих жертвоприношений. Рассказ о троянских пленниках, поверженных вместе с лошадьми и собаками на погребальный костёр Патрокла, об Эвадне и рассказ Павсания о трёх мессенских вдовах — служат памятником этих обрядов у греков. В скандинавских мифах Бальдр сжигается со своим пажем, лошадью и седлом. Галлы во времена Цезаря сжигали при торжественных похоронах всё, что было дорого покойному — животных и рабов. (Тэйлор Э. Первобытная культура, 1939); древние рассказы о славянском язычестве описывают «сжигание умерших с лошадьми и собаками, со слугами и жёнами» (Hanusch Н. Die Wissenschaft des Slawischen Mythen, 1950).
(Следует отметить, что настойчивость и увлечённость, с которой homo почти пять тысяч лет сбрасывал живых людей в могилы к мертвецам, свидетельствует о его твердой уверенности не только в эффективности своих действий, но и в их необходимости.)
Не менее любопытно решались разумом человека вопросы безопасности зданий и целых городов: «В Африке, в Галаме, перед главными воротами нового укреплённого поселения зарывали обыкновенно живыми мальчика и девочку, чтобы сделать укрепление неприступным. В Великом Боссаме и Яррибе такие жертвы были употребительны при закладке дома или деревни» (Waitz Т. Antropologie der Naturvölker, 1922); «чтобы сделать замок Любенштейн крепким и неприступным, у матери за большие деньги был куплен её ребёнок и заложен в стену. То время, как его замуравливали, ребёнок ел пирог. Когда каменщики принялись за дело, он кричал матери: “Мама, мне ещё видно тебя”, затем, немного спустя: “Мама, мне ещё видно тебя немножко”, а когда каменщики заложили его последним камнем, он крикнул: “Мама, мне теперь не видно тебя больше”» (Тэйлор Э. Первобытная культура, 1939).
Эти и все им подобные экзерсисы никак нельзя признать разовыми или случайными ошибками; по своей повсеместной распространённости, многотысячелетней продолжительности, сакрализованности и полной нормативности для целых стран и континентов они вполне достойны статуса системы. Удивительно, но признанные системой, данные факты отчасти подвергают сомнению главную, «козырную» способность homo, т.е. его обучаемость.
В качестве условной иллюстрации ко всем этим случаям возможна аналогия с теми наблюдениями Жан-Анри Фабра (1823-1915), на основании которой он отказал пчелам в способности обучаться, если в основе задачи находилось скрытое или экстраординарное обстоятельство. Как вы, вероятно, помните, в своём труде «Жизнь и нравы насекомых» (1910- 1911) Фабр описывает наблюдения за колонией халикодом (Chalicodoma muraria) и их поведением в том случае, когда он, в экспериментальных целях, прокалывал соты снизу и собираемый в них мёд вытекал: «Я прокалываю ячейку снизу, и тогда, через дырочку, весь мёд вытекает. Пчелы все-таки продолжают носить мед. <...> Дырочки не видно за вытекающим мёдом; причина вытекания неизвестна, а самому насекомому доискаться до неё слишком трудно». У Фабра описанию его опытов с прокалыванием сот посвящено несколько страниц, причём сюжетика проколов варьируется и обогащается. Выводы Фабра могут показаться дискутивными, но суть эксперимента сводится к тому, что наличие экстраординарного фактора делает задачу нерешаемой, и навязчивое повторение эксперимента (прокола), которое вроде бы позволяет сделать наблюдения и накопить опыт, ничего не изменяет в ситуации.
Теперь, чтобы закрыть тему, давайте рассмотрим ещё один пример возможностей чистого разума человека, традиционно преподносимый как нечто дерзновенное и многозначительное.
Древнейшие «трепанации» черепа, практика которых восходит к самым началам фиксированной истории homo, на самый первый взгляд кажутся чуть ли не первыми опытами нейрохирургии и имеют стойкую репутацию «медицинского феномена» (М. Медникова (2004), W. Bray-D. Trump (1970), Г. Шурц (1910), И. Гохман (1989)).
«Трепанации» — не миф. Бесспорным доказательством совершения людьми «древнего мира», а также раннего и позднего «средневековья» загадочных краниотомических действий является (примерно) 250 черепов с отверстиями разной формы и размера, имеющими явно искусственное, но не травматическое происхождение.
Почти все черепа уверенно датируются, и принадлежность их к самым разным эпохам, начиная с глубокого неолита, является несомненно доказанной.
Известны и хорошо изучены трепанированные черепа из раскопов Марны, Лозеры, Уазы, Энсисхайма (Франция), Васильевки III (Россия), Вовниги, Надпорожья (Украина), Куэва де ла Каригела, Куэва де ля Морра (Испания), Сегуло-Нуворо (Италия), Вади-Макук (Израиль), Дуррнберга, Катцельсдорфа (Германия) и так далее. (Данные по иссл. ИАРАН: Медникова М. Трепанации в древнем мире и культ головы, 2004).
Первая классификация черепов с искусственными отверстиями в костях свода принадлежит П. Брока, который установил, что лишь (примерно) 50% из них имеют свидетельства о прижизненных прободениях костных пластин (Broca Р. Sur la trépanation du crâne et les amulettes crâniennes à l'époque néolithique, 1877). Он же установил чёткий критерий «прижизненности» отверстий; их края должны быть хотя бы минимально, но остеопластированы (т.е. должны быть оброщены ретикулофиброзной костной тканью).
Д. Рохлин в академическом труде «Болезни древних людей» (1965) предполагает, что «продолжительность жизни оперированных людей была не менее 2-3 лет, судя по состоянию области трепанационного отверстия».
Если же край остался совершенно ровным, то это свидетельствует либо о том, что подвергшийся трепанации человек умер практически сразу после операции, либо о том, что вырезки костных фрагментов из черепа были произведены посмертно.
Происхождение посмертных рассверливаний, разрезаний и распиливаний черепов отчасти объясняет Г. Дебиер: «Из отдельных кусочков черепных костей выделывались небольшие кружочки со сквозными отверстиями. Кусочек черепной кости одержимого демоном приобретал большое значение в глазах этих суеверных племён. Отсюда появилась и посмертная трепанация, так как всякому хотелось иметь кусочек драгоценного черепа» (Дебиер Г. Первобытные люди, 1892).
Впрочем, объектом нашего рассмотрения является только прижизненное вскрытие мозгового черепа и поиск в этом действе «медицинского феномена» или как минимум свидетельства о выборе верного «направления» к решению проблем головных болей, снятии полушарных отеков, абсцессов, гематом и так далее, которые в VIII в. до н.э. должны были беспокоить homo точно так же, как и в XXI в. н.э.
Рассмотрим.
Сам по себе факт даже и прижизненного проникновения в череп (или попытки проникновения) ещё ни о чём не говорит. Кости свода черепа имеют незначительную толщину, не превышающую 8-9 миллиметров (чаще 4-6 мм). Пропил, прорезка, проскабливание любой из сводных костей вообще не является проблемой и осуществляется за несколько минут даже самым примитивным инструментом, особенно при наличии опыта аккуратного прободения раковин, орехов, камней или костей животных.
Очевидец этого процесса в XIX веке на острове Uvea Dr. Bartels описывает данную процедуру следующим образом: «В покровах черепа делается крестообразный (+) или Т-образный (т) разрез, полученные кожные лоскуты отворачиваются в стороны и из черепа осторожно выскабливается острым куском стекла или раковины отверстие до твердой мозговой оболочки. Иногда по неопытности оператора выскабливается и эта последняя, последствием чего является смерть пациента. Ella утверждает, что умирает не менее половины оперируемых» (Bartels М. Medizin der Naturvölker, 1893).
Используя штатный ручной пта-краниотомb, отверстие диаметром в 2 см я сделал за 40 секунд на влажном и за 1 м 12 секунд — на сухом черепе (лобная кость). Используя итальянский краниотом XVI— XVII вв. (схожий по принципу конструкции с трепанами Боталло и Паре) с «родной» и основательно затупленной конической фрезой, примерно такое же отверстие было проделано мной за 2 минуты на влажном и за 3,5 минуты — на сухом черепе. Вопрос о том, какую методику (прореза или выскабливания) предпочитали древние «трепанаторы», остаётся открытым. Хотя Средневековье знало уже несколько различных конструкций трепанов: Фабриция, Шолиака, Герсдорфа, Бруншвига, Боталло, Бартиша, Паре, Абуказема, Питара, Беренгарио, Веллизия, Шульца, Морганьи, тем не менее в употреблении были и инструменты, предназначенные для «проскабливания» черепа.)
b Патологоанатомический краниотом. — Прим. ред.
Отметим, что само по себе удаление костного лоскута (фрагмента любой из костей черепа) не является обсуждаемой задачей.
Это удаление и, соответственно, отверстие, можно сделать тем или иным образом, но вопрос заключается не в том, как трепанаторы древности «попадали» в мозговой череп, а исключительно в том, что они там делали, не имея ни диагноза, ни представлений о динамической локализации функций, цитоархитектонике коры, свойствах мягкой и арахноидной оболочек, расположении цистерн, артерий, венозных синусов, пиальных сплетений.
Как мы знаем, до появления известного труда А. Везалиуса мозг был неизвестен анатомически, первые внятные понимания его функций датируются концом XIX в., а подробное картирование его поверхностей — серединой XX в.
Древний трепанатор, проникший инструментом под твердую мозговую оболочку, мог действовать только «вслепую», мгновенно разрушая функции речи, зрения, обоняния, вызывая моторную, проводниковую, сенсорную афазии, парезы и параличи, иные дисфункции и в результате — мучительную смерть.
Чем тогда можно объяснить отчётливые факты остеопластирования краев отверстия, доказывающих, что пациент иногда оставался жив?
Полагаю, только тем, что несмотря на прохождение инструмента сквозь кости свода, сама dura mater (твёрдая мозговая оболочка), внутричерепная защитная капсула мозга, осталась непрободенной, инструмент не получил доступа к полушариям, т.е. трепанация в её настоящем, нейрохирургическом смысле слова как таковая и не произошла.
К слову, это вполне возможно, учитывая, что именно в области свода dura mater связана с костями черепа очень слабо, и даже сняв значительные площади лобной или теменной кости, при некотором навыке реально сохранить интактность твёрдой мозговой оболочки. Но и в случае ложной краниотомии опасность для жизни оставалась значительной. Л. Полежаев в своём труде «Утрата и восстановление регенерационной способности органов и тканей у животных» (гл. 2. Утрата и восстановление регенерационной способности костей свода черепа) (1968) приводит данные по удалению частей свода черепа у мышей, крыс, кроликов и собак. Согласно исследованиям Л. Полежаева, даже при сохранении dura mater в неприкосновенности требовалось значительное количество антибиотиков для ликвидации тяжелых воспалений надкостницы и разрушения диплоических каналов.
Итак, в тех случаях, когда мы можем наблюдать остеопластирование краёв отверстия, мы можем говорить об обычном шарлатанировании, характерном для любого века истории homo, и о том, что «операция на мозге» ограничивалась эффектным, но бессмысленным удалением фрагмента кости черепа. Вероятно, и этого действия было достаточно, чтобы выполнить «впускание или выпускание духов» или «достать камень глупости».
Не случаен скепсис, не расшифрованный, но отчётливый, в отношении таких «трепанаций» у Л. Мороховца (1903), Э. Тэйлора (1939), Л. Этингена (2009), В. Сперанского (1980).
Таким образом, т.н. древние трепанации, несмотря на весь их интригующий имидж, могут быть поставлены в один ряд к закапыванию бутылок с катамениальными жидкостями, к представлениям дикарей о пищеварении или о способе укрепления крепостных стен. В данном случае мы вновь убеждаемся в неспособности чистого разума homo к решению задачи, часть компонентов которой скрыта или не является явной.
Вкратце:
Естественно, список примеров мог бы быть пополнен и образчиками гораздо более изощренных проявлений первобытного мышления: гаруспикациями (гадание по внутренностям) и другими формами гаданий, колдовством, спиритизмом, психоанализом, ясновидением, эвхаристированием, хиромантическими, пророческими и астрологическими практиками и так далее, но данные явления, как правило, тщательно замаскированы фразеологией и снабжены внешними приметами интеллектуальных систем, а в ряде случаев и вовсе представляют собой сложные симбиозы паразитического типа, где первобытное мышление облигатно паразитирует на различных интеллектуальных формах. Это не меняет их сути, но затрудняет их использование в данном труде, так как требует развернутых трактовок, что может несколько «увести» нас от цели исследования.
Естественно, все приведённые здесь примеры того, как с помощью одного лишь «природного» чистого разума homo пытался решать вопросы физиологии, земледелия, контрацепции, смерти, безопасности — это ничтожная часть возможных иллюстраций к данной теме, но у нас нет намерений и возможности переписывать тысячи страниц трудов Дж. Фрезера, Л. Леви-Брюля, К. Леви-Стросса, Э. Тэйлора, Г. Шурца, Б. Спенсера и Ф. Гиллена et cetera.
К тому же то, что антропологам представляется странной последовательностью архаичных казусов, которые следует объяснять религиозными и этнографическими причинами, для нас есть лишь простые свидетельства о качестве природных, врождённых возможностей той функции головного мозга человека, что называется «разумом».
Конечно, предпочтения и ориентиры могут быть различны, но в том случае, если за ориентир берётся представление научное, т. е. основанное на опыте, эксперименте, логике, поиске естественных причин, то придётся признать, что возможности разума «как такового», мягко говоря, не велики, а анатомическая развитость мозга не годится на роль даже формального индикатора верности выводов о «природе вещей».