В посланиях Юлиана проблемы вероисповедания тесно переплетаются с вопросами политики. Здесь уже предвосхищается та поглощенность политической мысли мыслью теологической, которая характерна для раннего средневековья. Именно эпистолография оказалась тем жанром письменности, в котором опыт античной духовной культуры наиболее плавно "перетекал" в культуру средневековую. Наследие идеологов раннего христианства - апологетов и "отцов" церкви - в значительной мере представлено в посланиях. На арене эпистолографии развертывается ожесточенная религиозно-политическая полемика.
Крах античной цивилизации неизбежно привел к крутой перестройке и содержания политической мысли, и форм ее воплощения. В раннем средневековье вновь преобладают устные формы общения, информации, пропаганды. Письменность же сосредоточивается преимущественно на сакральных заботах, которые "втягивают" в себя и политику, и педагогику, и философию. Публицистике же предстоит долгий путь самоопределения.
30 Сенека Луций Анней Нравственные письма к Луцилию, LXXXIX, 21- 22 М, 1977. С. 200-201.
31 Попова Т. В. Письма императора Юлиана//Античная эпистолография.
32 Там же. С. 240.
Был ли этот путь до конца осуществлен публицистическим родом творчества в античности? Думается, что самоопределение публицистики не состоялось в полной мере, что этот род творчества не отделился от ораторства, историографии, художественной литературы и деловой письменности, а продолжал развиваться - "внутри" и "между" этими родами словесности. Хотя публично ориентированное слово составляло "живую душу" античной культуры, а может быть, как раз вследствие этого категории "публицистика", "публицистичность" не обозначены античными теоретиками. И видимо, основание этого - общее состояние дифференцированности категорий, объясняющих социальные взаимосвязи, общий уровень развития науки об обществе. Как отмечал А. Ф. Лосев, в античной Греции "никому не было известно, что такое экономическая борьба, что такое политическая борьба, что такое бытовая борьба и что такое идеология. Все эти моменты человеческой жизни различались чрезвычайно слабо и случайно, а то и вовсе никак не различались"33.
Все виды словесного мастерства на протяжении античности осознавались как ответвления единого риторического "ведомства". Тем самым устная речевая культура, бесспорно, лидировала в ряду других форм работы со словом. В своеобразном преломлении: взаимодействие устного и письменного русел культуры, его влияние на судьбу публицистики предстают в западноевропейском; средневековье.
33 Лосев А. Ф. Античная философия истории. М., 1977. С. 106-107.
ГЛАВА II
РАЗВИТИЕ ПУБЛИЦИСТИКИ В ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКОЙ СРЕДНЕВЕКОВОЙ КУЛЬТУРЕ
1. ОСОБЕННОСТИ КУЛЬТУРЫРАННЕГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ И ГЕНЕЗИС ПУБЛИЦИСТИКИ
Не удержался бы вечный порядок,
Если б конец и начало совместно
Не были связаны вечным единством.
Боэций. Об утешении философией
В задачу раздела не входит специальное рассмотрение сложных культурологических проблем медиевистики. Цель его - много скромнее: опираясь на труды классиков марксизма-ленинизма и ведущих русских, советских и зарубежных исследователей средневековья, охарактеризовать главные социальные сдвиги, которые воздействовали на формирование публицистического творчества. Как мы старались показать в предшествующем разделе, самоопределения публицистики в особый вид творчества в античности не произошло. Предпосылки публицистических форм бытовали в руслах историографии и эпистолографии, ораторского мастерства, в жанре обличительных памфлетов. Памфлетный вид литературы еще не сформировал публицистического рода деятельности, но был его провозвестником. Публичная пропаганда политических идей воплощалась в разнообразном словесном облачении. Главным же оставалось риторическое мастерство, ориентированное на восприятие аудиторией устного текста.
Как в этом плане эволюционировала культура средних веков? Некоторые исследователи подчеркивают постепенный переход к новым способам обращения с текстом: "В древности книгу читали только вслух даже в библиотеке, обычно в кругу друзей или учеников - средневековье же создает индивидуализированную манеру чтения про себя, хотя и теперь книгу нередко читали вслух во время богослужения, в монастырских трапезных, при дворах" '. Круг грамотных людей крайне ограничен. Как пишет А. Я. Гуревич, "нельзя упускать из виду следующую неотъемлемую черту средневековья: в письменности выражалась лишь малая доля творчества людей той эпохи, ибо подавляющая масса населения была неграмотной и не располагала возможностями запечатлеть свои мысли и чувства иначе как в устной форме... В этой культуре доминировали тексты произносимые, а не читаемые, воспринимаемые на слух, а не зрительно. Средневековые авторы зачастую обращались к слушателям, а не к читателям" 2.
1 Ястребицкая А. Л. Западная Европа XI-XIII веков. М., 1978. С. 34.
2 Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. М., 1984. С. 40.
Это прямо сказывалось на публицистике. В раннем средневековье диапазон публицистического творчества значительно сократился сравнительно с античностью. Причины этого коренились не только в резком сокращении грамотной аудитории. На некоторый регресс публицистического слова еще сильнее повлияло многовековое господство религиозной идеологии.
Распад античной цивилизации неизбежно влек за собой не только утрату веры в древних богов и целесообразность традиционных социальных институтов, но и нечто большее - кардинальное переосмысление духовности: рационализма, интеллектуализма, эстетизма, природо- и жизнелюбия как органичных констант бытия. Невозможность разумного преобразования все более враждебной, полной катаклизмов реальности уводила в мир иллюзорной псевдореальности. Поиски утешения и справедливого воздания переносились в загробную жизнь. Христианство, ставшее государственной религией в последние века античности, в течение двух-трех столетий создало цепкую и гибкую церковную организацию, постепенно утвердившуюся на обширных пространствах Западной Европы, Византии, Малой Азии, Северной Африки. Ожесточенно борясь с языческой культурой, христианская церковь тем не менее ассимилировала, включила в свой духовный арсенал огромные пласты античного наследия. Вместе с главными языками античности - греческим и латынью, вместе с христианскими храмами, обосновавшимися в римских базиликах, вместе со многими юридическими формулами бытующих документов церковный обиход пропитывала гонимая, но не изгнанная культура античности.
Преемственность духовного развития не прервалась на переходе к средневековью, но содержание его существенно сузилось и поступило в распоряжение религиозной идеологии, ставшей, по словам Ф. Энгельса, высшим обобщением и санкцией феодального строя 3.
Идейное могущество церкви в раннем средневековье опиралось на ее экономическое богатство, а также и на активную не только собственно культовую или духовную, но и обширную политико-организационную деятельность. Церковь - всеевропейский феодал с жесткой монархической централизацией - постепенно сформировалась таким образом, что являла пример устойчивости в непрестанных земельных пределах раннефеодальных государств. Реальными властителями на подавляющем большинстве западноевропейских территорий стали епископы, взявшие в свои руки владение церковными землями, ритуальным богослужением, богословским просвещением и мощными вооруженными силами. К этому нередко присоединялся духовный авторитет - следствие ревностного служения христианской идее, составлявшей высшую ценность для человека средневековья. Суть епископальной власти раннего средневековья разносторонне охарактеризована в известном труде Ф. Гизо: "Три обстоятельства особенно содействовали становлению власти епископов:
3 См.: М арке К., Энгельс Ф. Соч. Т. 7. С. 361.
1) их обширные поместья, поставившие их в ряды иерархии крупных землевладельцев, которой долгое время принадлежала Европа;
2) их значение в муниципальном порядке и преобладание, какого они достигли в городах благодаря тому, что прямо или косвенно получили наследие древних магистратур;
3) наконец, их значение как советников светской власти; они окружили новых королей и направляли их первые попытки править. На этой тройной основе воздвигнута была в зарождавшихся государствах епископская власть"4.
В современной терминологии можно сказать, что тремя главными устоями церковной власти были экономика, политика и идеология, объединенные идеей религиозного служения. Эти вполне земные устои обеспечивали духовную диктатуру церкви, которая на несколько веков подчинила себе жизнь Европы и определила "верховное господство богословия во всех областях умственной деятельности" 5.
Углубившаяся дифференциация умственной деятельности, характерная для развитой античной культуры, сменилась теологическим синкретизмом, универсальной ролью в культуре текстов священного писания и производных от них наставлений, поучений, комментариев. "Богословие представляло собой "наивысшее обобщение" социальной практики человека средневековья, оно давало общезначимую знаковую систему, в терминах которой члены феодального общества осознавали себя и свой мир и находили его обоснование и объяснение....Различные сферы человеческой деятельности в эту эпоху не имеют собственного "профессионального языка" - в том смысле, в каком существуют языки хозяйственной жизни, политики, искусства, религии, философии, науки или права в современном обществе" 6.
Все это повлияло на самоопределение публицистики. На наш взгляд, этот процесс не прервался, но существенно замедлился. Не прервался потому, что, как бы ни менялись общественные институты и социальный образ жизни, нельзя устранить потребность в актуальной социальной информации, в оперативных сведениях о происходящем и их истолковании. Нельзя устранить из общества людей потребность постоянно осмысливать и переосмысливать происходящие события, делиться своими мнениями с окружающими, "вербовать" сторонников и т. п. Распространение актуальных социально-политических суждений и есть всегда пульсирующий в социальных общностях "нерв" публицистики. Он "бьется" под разными литературно-жанровыми облачениями, в одних случаях в точной, яркой словесной оболочке, т. е. в собственно публицистической форме (типа памфлетов), в других - составляя как бы фон или "второй слой" содержания.
4 Гизо. История цивилизации во Франции. М., 1877. Т. 2. С. 66.
5 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 7. С. 360.
6 Гуревич А. Я. Категории средневековой культуры. С. 26, 27.
В культуре средневековья, как обстоятельно показывает А. Я. Гуревич, солидаризируясь с французским медиевистом Ж. Легоффом, необходимо различать два пласта: "ученую" культуру клириков и культуру народную, или "фольклорную"7.Онинаходятся в активном взаимодействии, в сложном, подчас противоречивом соотношении. Для первой характерно владение латинской письменностью - универсальным языком того времени, для второй типичен устный вариант бытования на диалектах, впоследствии народных языках. В каждом из пластов распространены особые жанровые варианты. Так, эпистолография успешно развивалась в "ученой" литературе наряду с нравственно-религиозными трактатами. В фольклоре же не угасали эпическая традиция, постоянное воспроизведение и распространение исторических преданий, слухов, рассказов о чудесах.
Исследователи обращают внимание и на "промежуточные", связующие эти пласты жанры: проповеди, жития святых, видения. "В борьбе за умы и души людей, которую постоянно вела церковь, такого рода сочинения играли самую активную роль, - то были важнейшие каналы коммуникации между духовенством и массой, и при их посредстве церковь осуществляла контроль над духовной жизнью народа" 8.
Можно ли в перечисленных жанровых формах обнаружить публицистические тенденции? Безусловно. Это в первую очередь постоянно присутствующие во множестве текстов мотивы социального обличения, острой общественной критики, жесткого и нелицеприятного анализа существующего. Переходят ли такие произведения в род собственно публицистических памятников? Полагаем, что нет - при всех реалистических, обличительных фрагментах таких текстов они все же остаются на протяжении V-Х вв. в рамках богословской литературы или синкретичного фольклорного творчества. Яркий пример политико-религиозного синтеза в "ученой" литературе - трактат марсельского пресвитера Сальвиана (сер. V в.) "О божественном мироправлении". В этом объемном теологическом произведении множество жизненных наблюдений, прямых апелляций к современности. Они обличительны:
Какой гражданин у нас не ненавидит другого гражданина? Кто вполне расположен к своему соседу? Все далеки друг от друга, если не местом, то сердцем; живут в одном доме, а в мыслях разделены...
Родственники не чтут уз родства. Кто бывает близок со своими близкими? Кто считает себя обязанным к милосердию, хотя бы по имени?.. Еще раз повторяю, существует ли такой город, в котором начальники не пожирали бы внутренностей вдов и сирот, а вместе с тем и всякую святыню?.. У нас никто не считает себя в безопасности; и если вы исключите тех, которые по своей власти и связям стоят вне грабежа или сами участвуют в нем, то ни один человек не ускользает от жадности этого особого рода воров (сборщиков налогов. - В. У.).
7 См.: Гуревич А. Я. Проблемы средневековой народной культуры. М., 1981. С. 11.
8 Там же. С. 18.
Дело дошло до того, что только тот и безопасен, кто имеет силу ставить другого в опасность 9.
Как видим, обличение далеко от конкретности, выдержано во всеобщеморализаторском духе, апеллирует не столько к неурядицам общественного устройства, сколько к несовершенству личностей, нуждающихся в исправлении. Но за всем этим здесь звучит подлинное сочувствие к "униженным и оскорбленным". И даже о восставших крестьянах, получивших прозвище бакауды (поджигатели), Сальвиан пишет сочувственно:
С ними обращались жестоко, их грабили и казнили несправедливые и кровожадные судьи; потеряв право римской свободы, они не дорожили честью римского имени. И мы вменяем им в преступление их несчастье, даем им ненавистное имя, которое сами сделали. Мы считаем их мятежниками, называем потерянными людьми после того, как сами принудили их к преступлению. Что же сделало их бакаудами, как не наши насилия и неправда наших судей, как не пени и грабежи со стороны тех, которые обратили общественные подати в свой частный доход и сделали налоги своею добычею? Они наподобие хищных зверей не жуют, но глотают свою жертву; они не только грабят, как разбойники, одно имущество, но раздирают жертву и, так сказать, напояются ее кровью; вот каким образом люди, задушенные и раздавленные разбоем судей, обратились в варваров:
им не было позволено оставаться римлянами. Пришлось привыкнуть быть тем, чем не были, когда не позволяли быть тем, чем прежде были; им остается защищать жизнь, потому что свобода давно уже потеряна. Теперь продолжается то же, а именно, что те, которые еще не сделались бакаудами, принуждены скоро сделаться тем же. Мы своими насилиями побуждаем их к бакаудству...10
В середине V в. сохраняются, как видим, живые навыки античной образованности. В изложении хорошо ощутимы риторические приемы: обилие вопросов, стилистическое нагнетание обличительного пафоса, изящные антитезы. Приведенные фрагменты несут признаки устного изложения и, вероятно, передают содержание проповедей, которые произносил перед своей паствой марсельский пресвитер. Именно в жанре проповеди в VI-VIII вв. по преимуществу осуществляется публичное общение в связи с общественно важными актуальными проблемами. Как пишет С. С. Аверинцев, "подлинный наследник античного оратора - проповедник" 11.
Гизо обращает внимание на два типа проповедников раннего средневековья: постоянных для данного прихода священнослужителей и миссионеров, распространявших христианство среди новых племен и народов. И те и другие проповедники связывали вопросы вероучения с текущим моментом, со "злобой дня", использовали в своем устном изложении то, что на современном языке именуется актуальной информацией. До нас дошло около 130 проповедей Цезария, епископа Арльского, жившего на рубеже V и
9 Стасюлевич М. М. История средних веков в ее писателях и исследованиях. В 3 т. СПб., 1902. Т. 1. С. 73, 74.
10 Там же. С. 75.
11 Аверинцев С. С. Судьбы европейской культурной традиции в эпоху перехода от античности к средневековью // Из истории культуры средних веков и Возрождения. М., 1976. С. 59.
VI вв. Вот как звучали его обращения к пастве, пользовавшиеся большой популярностью:
Когда ты видишь, что твое поле в хорошем состоянии, ты радуешься; отчего не плачешь ты, видя, что твоя душа заброшена? Мало нам дано дней, чтобы жить в этом мире плодами нашего поля, обратимся же с тем большим рвением к нашей душе... будем здесь работать изо всех сил, с помощью божией, чтобы, когда Он придет к своему полю, нашей душе, Он нашел его обработанным, приготовленным, в добром порядке, чтобы Он нашел на нем жатву - не терния, вино, а не уксус, и больше пшеницы, нежели плевел 12.
Умелые проповедники используют систему образов, призванных обеспечить доходчивость сказанного, сравнения, близкие аудитории, метафоры и символы, приближающие мир иллюзорный к миру реальному, как бы "опредмечивающие" догматы вероучения.
Успех проповеди зависел не столько от тонкостей риторического мастерства (хотя они тоже важны), сколько от способности вероучителя к психологическому воздействию на аудиторию, эмоциональному внушению. Религиозная экзальтация, монашеская аскеза формировали тип личностей, обладавших специфической нервной структурой, склонных к визионерству, пророчеству, безоглядной жертвенности. Именно такие личности успешнее всего вели миссионерскую проповедь. Не логику и риторику применяли они для новообращения язычников, а страсть, личную самоотверженность и фанатичное служение христианской идее. Раннее средневековье знает немало подобных борцов за веру, впоследствии обычно канонизированных. А далее формируются борцы за обновление церкви, за ее реформацию, за возвращение к изначальной "чистой" вере, погибающие ради этой цели на кострах и дыбах. И первые и вторые в большинстве случаев были выдающимися проповедниками, умевшими вести своим словом массы людей.
Существенную социально-политическую роль играла проповедь в годины бедствий, вражеских нашествий, страшных эпидемий. Веское авторитетное слово предотвращало распространение паники, помогало мобилизовать средства противодействия, укрепляло моральную стойкость населения. Историей запечатлены проповеди папы Григория (ок. 540-604) в связи с чумой, обрушившейся на Рим в 590 г. Это призыв к покаянию, но одновременно и утешение:
"Пусть никто, видя безмерность грехов своих, не отчаивается. Ибо трехдневным покаянием стерты были в прах долголетние грехи ниневитян, и разбойник покаявшийся приял в своем смертном приговоре в награду жизнь" 13.
Один из сподвижников и учеников Григория Августин возглавил миссионерскую работу в Англии, где нашествие варварских племен оттеснило начавшуюся христианизацию на окраины острова.
12 Цит. по: Гизо. Указ. соч. Т. 2. С. 11.
13 Григорий Великий. Проповедь перед народом // Памятники средневековой латинской литературы IV-IX веков. М., 1970. С. 167-168.
В условиях варварского нашествия формируются выдающиеся проповедники из коренного кельтского населения. Особое место среди них занимает Гильдас (ок. 493-ок. 570), автор религиозно-нравоучительного трактата, содержащего элементы политического памфлета. Обличительный пафос этого произведения чрезвычайно силен. Автор обращается к правителям разрозненных британских государств с призывом одуматься, прекратить произвол, междоусобицы, порочную жизнь. "Пусть устремляются в непрерывном потоке правдивых (слов) камни упреков", - пишет Гильдас и виртуозно осуществляет эту задачу 14. Вот проповедник обращается к правителю Маглокуну:
Что же ты, островной дракон, изгнавший многих вышеупомянутых тиранов как из владений, так даже из жизни, не привыкший к письму, выделяющийся пороками, превосходящий многих могуществом, а равным образом и коварством, щедрый в дарах, неумеренный в грехе, сильный оружием, но более сильный в том, что губит душу, - это ты, Маглокун, как пьяный от вина, отжатого из виноградной лозы содомской, бессмысленно погряз в столь старой черноте преступлений? Почему ты добровольно вешаешь на шею такое, я бы сказал, неотвратимое бремя грехов, подобных огромным горам? 15
Автор чередует подобные обращения с обширными библейскими примерами, которые заставляют отнести это сочинение к разряду богословско-риторических, а не историографических или собственно политических трудов. Сочетание различных родов словесности в тексте Гильдаса делает "Послание о разорении и завоевании Британии" выразительным свидетельством переходной эпохи. Гильдас стоит у начала длинного ряда бичевателей нравов нерадивого духовенства:
В Британии есть священники, но неразумные; есть многочисленное духовенство, но хитрые хищники; есть пастыри, но они, как говорится, волки, готовые к умерщвлению душ и, разумеется, не заботящиеся о пользе для народа, но стремящиеся наполнить свое чрево. У них построены церкви, но приходят они туда ради низкого корыстолюбия. Они учат толпу порокам и дурным нравам, подавая худшие примеры... Словно ужасные змеи, они смотрят на неимущих праведников свирепыми взглядами и без всякого стыда почитают богатых преступников как небесных ангелов 16.
Затем Гильдас обличает как великий грех симонию - покупку церковных должностей за полтысячелетия до всеобщего негодования, публицистической полемики и ограничительных мер по поводу этого порока 17.
Традиции Гильдаса продолжились в английской литературе. Его историографические наблюдения развили Ненний (IX в.) и
14 Гильдас. О разорении и завоевании Британии, 65. Здесь и далее используется перевод И. Ю. Петер в дипломном сочинении, защищенном на кафедре средних веков исторического факультета МГУ в 1986 г. Рукопись С. 127.
15 Там же, 33 С 95-96
18 Там же, 66. С. 127-128.
17 См. раздел 3 настоящей главы.
Гальфрид Монмутский (ок. 1110-ок. 1154), проповеднический пафос восприняли аббат Эльфрик (ок. 955 - после 1005) и Вульф-стан, которого исследователи отождествляют с архиепископом Иоркским, возглавлявшим церковь в 1002-1023 гг.
Эльфрик умело возбуждал интерес аудитории, включая в проповеди диалогические фрагменты:
Отчего нет более чудес? Чудеса были необходимы в начале христианства, потому что благодаря им и язычники уверовали. Человек, насаждающий растения или деревья, поливает их до тех пор, пока они не пустили ростков, а потом прекращает поливку; так и всемогущий бог являл чудеса язычникам, пока они не обратились в христианство; а когда оно распространилось по всему свету, то прекратились и чудеса 18.
Так выглядят в чем-то наивные, но одновременно и изощренные попытки согласовать веру и разум, предвосхитить самовозрастание сомнений.
От Вульфстана сохранилось более 80 проповедей. В одной из них, датируемой 1014 г., проповедник адресуется "к англам в то время, когда они особенно угнетаемы были датчанами". "Смело обличал он также англосаксонскую знать. Это был, несомненно, сильный и суровый человек, мощный деятель безвременья... Он бесплодно старался сплотить национальные силы, остановить начавшееся разложение в обществе, расшатывание нравственных устоев. Этим объясняется продолжительность влияния его писаний на литературные и даже на юридические памятники последующей эпохи" 19.
Резервы идейно-политического управления аудиторией заключены во многих произведениях средневековой эпистолографии. Письменное обращение, адресованное большой группе людей, широко использовавшееся в античности, сохранило жизненность после гибели римской цивилизации. Эпистолография достигла высочайшего расцвета в средневековой Византии. Апостольские послания, вошедшие в канонический текст священного писания, придавали особый авторитет подобной форме обращения к христианам. Этой традиции следовали прелаты различных рангов, адресуя письменные указания пастве. Ко всей массе верующих регулярно обращался римский первосвященник с важнейшими внутрицерковными и общеполитическими проблемами, новыми установлениями. Папские послания официально назывались "апостолическими грамотами", а с XIV в. - буллами. Это название появилось потому, что обычно булла (печать, подвешенная на шнурке) удостоверяла подлинность текста. "Буллы разделялись на несколько групп...
18 Цит. по: Жюссеран. История английского народа в его литературе. СПб., 1898. С. 70.
19 Алексеев М. П. Литература средневековой Англии и Шотландии. М., 1984. С. 77.
Особый интерес в качестве источников имеют бреве (малые грамоты)... Они издавались по поводу различных конкретных событий и представляют собой политическую переписку пап со всеми государствами, городами, епископами, монастырями и т. д."20.
В такой переписке, особенно обращенной не к индивидуумам, а к общностям, в популярной форме истолковываются злободневные общественно-политические явления с установкой на общественный резонанс, на публичную реакцию. Некоторые послания переписываются, начинают циркулировать в публичной аудитории. Иногда подобные тексты приобретают жанровый статус памфлетов. Памфлеты средневековья, судя по доступным образцам, многообразнее по содержанию, чем античные. Здесь реже изложение сводится к личностному обличению - за уничижительными нападками на личность крупнее и четче очерчены вызвавшие полемику причины. Критика не сводится лишь к перечислению нравственных пороков и извращений противника, но обязательно сопровождается обвинениями в вероотступничестве и политической ненадежности. В этой части фантазия авторов и их доводы, подтверждаемые обилием ссылок на священное писание, развиваются вариативнее трафаретного набора провинностей, хотя по-прежнему объем стереотипных обличительных конструкций дисгармонично велик.
Несколько выдающихся по политической остроте памятников сохранилось от эпохи так называемого "каролингского возрождения". Огромные территориальные завоевания короля франков Карла Великого (742-814) стали предпосылкой утверждения идеи о возрождении былого могущества Римской империи, о наследовании новым властителем достояния античных предшественников. В 800 г. в Риме Карл увенчался императорской короной. Этот символический акт запечатлел определенный итог синтеза трех культур на протяжении трех веков: античной, христианской и варварской. Вступивший в тесный альянс с христианской церковью король варваров принимает титул римского императора и стремится в организации своей власти, в культурной политике опереться на традиции античности. Карл создает придворную "академию", руководитель которой приглашает прославившихся ученостью людей со всех концов империи; указами он стремится укрепить и возродить епископальные и монастырские школы.
Все это сказалось в заметном оживлении литературного творчества: дидактической и апологетической поэзии, подражаниях античному эпосу и античной историографии. Деятелей церкви -• епископов, настоятелей монастырей, рядовых клириков - император использовал как опору своей политики.
Около 798 г. Карл направил орлеанского епископа Теодульфа и лионского Лейдрада с административной ревизией по провинциям Нарбонской Галлии (Южная Франция). Обстоятельства поездки известны из обширной латинской поэмы Теодульфа "Увещание судьям".
20 Люблинская А.Д. Источниковедение истории средних веков. Л., 1955. С. 303.
Многие строки поэмы проникнуты обличительным пафосом и продолжают тему неправедных судей, часто звучащую с проповеднических амвонов. В прозаическом переложении впечатления королевского ревизора звучат так:
Все полагались на свои дары и не было ни одного, кто бы надеялся добиться чего-нибудь без подарка. О пагубная чума, распространенная повсюду! О преступление, о бешенство! О достойный ужаса порок, который может похвастаться, что подчинил себе весь мир! Нигде нет недостатка в людях, дающих и получающих неправо. Они спешили подкупить меня, а ведь и не сочли бы меня способным к тому человеком, не встречай они до меня таких. Никто не ищет кабанов в волнах, рыбы в лесах, костра в море, воды в очаге... Всякий предмет ожидают найти там, где его обыкновенно встречали, и смертные думают, что случившееся раз будет всегда повторяться. Когда они видят, как ломаются острия их слов, как оружие их обещаний не служит им ровно ни к чему, - видят, что я остаюсь твердым, как крепость, после сражения, и не попадаюсь ни на какие хитрости, тотчас каждый занимается уж исключительно своим делом, каждый получает только следующее ему по праву21.
Далее епископ-ревизор адресует неправедным судьям гневные упреки, стремится пробудить их человеколюбие и милосердие описанием тяжелой доли бедняков. Как бы ни были тяжеловесны, прямолинейно дидактичны увещания Теодульфа, как ни далека их громоздкость от требований публицистической популярности, автору произведения нельзя отказать в тяге к совершенствованию общественной жизни. Об орлеанском епископе можно говорить как об одном из зачинателей политической поэзии средневековья. Тогда граница между прозаическими и поэтическими жанрами была более подвижной, чем в новых европейских литературах. Учебные трактаты, педагогические сочинения, описывающие свой предмет в рифму, легче запоминались и, значит, быстрее достигали образовательной цели. Исторические хроники также часто излагались ритмическим или рифмованным слогом, а уж морализаторские трактаты тем более. Любопытный пример последнего - "Книга о христианских правителях", написанная ирландцем Седулием Скоттом для внука Карла Великого - короля Карла Лысого в середине IX в. Дурным правителям адресованы строки: