Или, скажем, государь, смотрит царь-кшатрий, помазанный на престол, на своих часовых, привратников, членов собрания, горожан, наемных слуг, солдат, советников, кшатриев, зависимых от царя людей и думает: «Как же мне быть, что же делать, чтобы сплотить их?» Вот точно так же, государь, Татхагата видел, что Учение это глубокое, искусное, трудноусмотримое, труднообъяснимое, утонченное, труднопостижимое, а что людям уютно среди удовольствий и они крепко вцепились в мнения о самости, и подумал: «Ну что же делать, как же быть?» – и был склонен к бездеятельности, а не к проповеди Учения. Это было раздумьем: как же пробиться к сердцам людей? К тому же, государь, таков закон у всех татхагат: они начинают проповедь, когда их просит Брахма.
Причина же этому вот какая: в те времена все бродячие подвижники, все шраманы и брахманы поклонялись Брахме, почитали Брахму, преданны были Брахме. И уж если сам он, сильный, славный, известный, прославленный, великий, возвышенный, если он поклонится, то и весь мир с богами прислушается, поклонится, удостоверится. Вот по такой причине, государь, татхагаты начинают проповедь, когда их просит Брахма.
Скажем, государь, если царь или сановник царя кому-то поклонится и выкажет почтение, то и прочие люди поклонятся и выкажут почтение, раз уж тот, кто сильнее их, склонился. Вот точно так же, государь, если Брахма склонится, то и весь мир с богами склонится. Кому поклонились – тому и мир поклонится, поэтому всех татхагат начать проповедь побуждает Брахма, поэтому татхагаты начинают проповедовать, когда их просит Брахма[658].
– Отлично, почтенный Нагасена. Поистине распутан вопрос. Великолепное разъяснение. Да, это так, я с этим согласен.
Пятая глава закончена.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Вопрос 1 (51)
– Почтенный Нагасена, есть изречение Блаженного:
«Нет у меня учителя, и не найти мне равного,
Ни из людей, ни из богов со мной тягаться некому» [659]
И еще сказано: «И вот, монахи, хоть Арада Калама был мне учитель, а я был ему ученик, он признал меня равным себе и высшею почестью почтил»[660]. Если, почтенный Нагасена, Татхагата сказал: «Нет у меня учителя, и не найти мне равного», то ложны слова: «И вот, монахи, хоть Арада Калама был мне учитель, а я был ему ученик, он признал меня равным себе и высшею почестью почтил». Если же Татхагата сказал: «И вот, монахи, хоть Арада Калама был мне учитель, а я был ему ученик, он признал меня равным себе и высшею почестью почтил», то тогда ложны слова: «Нет у меня учителя, и не найти мне равного».
Вот еще вопрос обоюдоострый. Тебе он поставлен, тебе его и решать.
– Есть, государь, изречение Блаженного:
«Нет у меня учителя, и не найти мне равного,
Ни из людей, ни из богов со мной тягаться некому».
И сказано также: «И вот, монахи, хоть Арада Калама был мне учитель, а я был ему ученик, он признал меня равным себе и высшею почестью почтил». Но в этих словах сказано, что учитель был до просветления, у не достигшего еще просветления бодхисаттвы. До просветления, у не достигшего еще просветления бодхисаттвы учители были пять раз. С каждым из них бодхисаттва проводил дни, учась у них.
Вот эти учители: во-первых, учителями были те восемь брахманов, что распознали телесные признаки новорожденного бодхисаттвы: Рама, Дхваджа, Лакшана, Мантрин, Яджня, Суяма, Субходжа, Судатта[661]. Они пожелали ему успеха и охраняли его.
Затем, государь, отец, бодхисаттвы Шуддходана пригласил тогда с северной стороны[662] родовитого, благородного брахмана по имени Сарвамитра[663], искушенного в разделении слов, грамматике и шести вспомогательных науках, совершил посвятительное возлияние водою из золотой вазы и препоручил ему бодхисаттву: «Обучи этого мальчика». Это второй учитель.
Затем, государь, божество, потрясшее бодхисаттву, услышав чьи слова бодхисаттва был поражен и потрясен и в тот же час отрекся от мира и ушел[664]: это третий учитель. Затем Арада Калама, государь: это четвертый учитель. Затем Удрака, сын Рамы[665]: это пятый учитель. Вот такие учители, государь, были до просветления, у еще не достигшего просветления бодхисаттвы. И все это учители мирского, а что касается сверхмирского, что касается проникающего всеведущего знания, то в этом у Татхагаты не было учителя, превосходившего его самого. Татхагата достиг просветления сам, без учителя, государь, посему и сказал Татхагата:
«Нет у меня учителя, и не найти мне равного,
Ни из людей, ни из богов со мной тягаться некому».
Отлично, почтенный Нагасена. Да, это так, я с этим согласен.
Вопрос 2 (52)
Почтенный Нагасена, есть изречение Блаженного: «Не бывает так, монахи, не случается, чтобы в одном мире два святых истинновсепросветленных явилось ни раньше, ни позже один другого. Такого не может быть»[666]. Почтенный Нагасена! Если проповедует кто-либо из татхагат, то проповедует о тридцати семи просветлительных дхармах[667]; если возвещает, то возвещает четыре арийские истины; если обучает, то обучает трем предметам[668]; если увещает, то увещает небеспечливому деланию. Раз у всех татхагат, почтенный Нагасена, проповедь одна, весть одна, наставление одно, увещание одно, то почему не может явиться двое татхагат одновременно? Ведь даже от явления одного просветленного весь мир озарился светом, а если бы еще один был, то двойным сиянием этот мир был бы озарен еще больше? Убеждали бы двое татхагат – легко им было бы убеждать, увещали бы – легко было бы увещать. Назови же мне причину, избавь меня от неуверенности.
Наша десятитысячная мировая сфера[669], государь, держит лишь одного просветленного, может выдержать достоинства только одного татхагаты. Если бы явился еще один просветленный, эта десятитысячная мировая сфера не выдержала бы, мир бы задрожал, затрясся, осел, треснул, расселся, раскололся, развалился, рассыпался, в ничто бы обратился. Скажем, государь, есть у нас лодка, рассчитанная на одного человека. Если в ней сидит один человек, вода поднимается к краям бортов. А тут явится еще один человек, во всем подобный первому – обликом, ростом, весом, возрастом, толщиной, и тоже сядет в лодку. Скажи, государь, выдержит лодка их обоих?
– Нет, почтенный, она задрожит, затрясется, осядет, треснет, рассядется, расколется, развалится, рассыплется, в ничто обратится, в воду погрузится.
– Вот точно так же, государь, эта десятитысячная мировая сфера держит лишь одного просветленного, может выдержать достоинства только одного татхагаты. Если бы явился еще один просветленный, эта десятитысячная мировая сфера не выдержала бы, мир бы задрожал, затрясся, осел, треснул, расселся, раскололся, развалился, рассыпался, в ничто бы обратился. Или, скажем, государь, некий человек вдосталь наелся и насытился по горло. Вот набил он себе утробу, насосался, отвалился, утрамбовал все внутренности, осовел и сидит этакой колодой – и опять съест столько же. Скажи, государь, ладно ему будет?
– Нет, почтенный. Помрет он на том же месте.
– Вот точно так же, государь, эта десятитысячная мировая сфера держит лишь одного просветленного, может выдержать достоинства только одного татхагаты. Если бы явился еще один просветленный, эта десятитысячная мировая сфера не выдержала бы, мир бы задрожал, затрясся, осел, треснул, расселся, раскололся, развалился, рассыпался, в ничто бы обратился.
– Значит, почтенный Нагасена, земля дрожит под чрезмерным грузом Учения?
– Представь себе, государь, два полных воза драгоценностей. Возьмут все драгоценности с одного воза и вывалят их на второй воз. Скажи, государь, выдержит ли один воз драгоценности с обоих возов?
– Нет, почтенный. У него и ступица сломается, и спицы полопаются, и обод искривится, и оси полопаются.
– Значит, государь, воз ломается под чрезмерным грузом драгоценностей?
– Да, почтенный.
– Вот точно так же, государь, и земля дрожит под чрезмерным грузом Учения. Впрочем, этот довод был рассказан, чтобы пояснить, какова сила просветленных. Но вот послушай еще один довод, государь, почему не являются двое истинновсепросветленных одновременно. Если бы явилось двое истинновсепросветленных одновременно, государь, то в их окружении начались бы споры: «ваш просветленный, наш просветленный...» – так оно бы надвое разбилось. Скажем, при двух влиятельных сановников в совете начинаются споры: «наш сановник, ваш сановник...», и он разбивается надвое. Вот точно так же, государь, если бы явилось двое истинновсепросветленных одновременно, то в их окружении начались бы споры: «ваш просветленный, наш просветленный...» – так оно надвое бы разбилось. Вот, государь, обоснование того, что не может двое истиннопросветленных явиться одновременно.
Слушай дальше, государь, еще одно обоснование того, что не может двое истинновсепросветленных явиться одновременно. Если бы одновременно явилось двое истинновсепросветленных, государь, то слова «Просветленный – величайший» были бы ложны, слова «Просветленный – возвышеннейший» были бы ложны, слова «Просветленный – превосходнейший» были бы ложны, слова «Просветленный – благороднейший» были бы ложны, слова «Просветленный – избраннейший» были бы ложны, слова «Просветленный несравненен» были бы ложны, слова «Просветленный беспримерен» были бы ложны, слова «Нет равного Просветленному» были бы ложны, слова «Нет подобного Просветленному» были бы ложны, слова «Нет другого такого, как Просветлёенный», были бы ложны, слова «Нет у Просветленного соперника» были бы ложны. Вот, государь, обоснование того, что не может двое истинновсепросветленных явиться одновременно. Я думаю, что его стоит принять. Да это и естественно, государь, такова природа просветленных, блаженных, что в мире может явиться лишь один просветленный. Причина этого – величие достоинств просветленных. И всего прочего, что есть в мире великого, бывает только по одному: земля велика, государь,– и она единственна; океан велик – и он единствен; пространство велико – и оно единственно; Шакра велик – и он единствен; Мара велик – и он единствен; Великий Брахма велик – и он единствен; Татхагата, святой, истинновсепросветленный, велик – и он единствен, государь. Там, где является один, другому нет места. Поэтому Татхагата, святой, истинновсепросветленный, является в мир только один[670].
– Прекрасно объяснен вопрос сравнениями и доводами, почтенный Нагасена. Даже неискушенный человек послушал бы с удовольствием, тем более такой умный, как я.
– Отлично, почтенный Нагасена. Да, это так. Я с этим согласен.
Вопрос 3 (53)
Почтенный Нагасена, есть слова Блаженного, сказанные им своей тётке по матери, Гаутамии Владычице, когда она хотела дать ему одежду для дождливого времени: «Отдай это в общину, Гаутамия. Отдав в общину, ты и меня почтишь, и общину тоже»[671]. Как же так, почтенный Нагасена? Разве Татхагата не более почитаем, уважаем и достоин подношений, чем драгоценная его община? Почему одежду для дождливого времени, которую его тётка сама спряла, сама соткала, сама отбила, сама разорвала на куски, сама выкрасила[672] и хотела отдать ему, Татхагата велел ей отдать в общину? Если, почтенный Нагасена, Татхагата выше драгоценной общины, важнее ее и превосходнее, то эту одежду для дождливого времени, которую его тётка сама спряла, сама соткала, сама отбила, сама разорвала на куски, сама выкрасила и хотела отдать ему, он не велел бы ей отдать в общину, ибо Татхагата знал бы тогда, что от поданного ему даяния дарительнице будет большой плод. Но раз Татхагата сам себя не ценит и сам себе не нужен, почтенный Нагасена, то потому Татхагата и велел своей тётке отдать эту одежду для дождливого времени в общину.
– Есть, государь, слова Блаженного, сказанные им своей тётке по матери, Гаутамии Владычице, когда она хотела дать ему одежду для дождливого времени: «Отдай это в общину, Гаутамия. Отдав в общину, ты и меня почтишь, и общину тоже». Однако поступил он так не потому, что считал дар, приносимый ему лично, бесплодным или себя недостойным подношений, но из желания блага, из сострадания: «В будущем, после моей кончины, общину будут благодаря этому ставить высоко». Потому он и упомянул во всеуслышание достоинство, действительно присущее общине: «Отдай это в общину, Гаутамия. Отдав в общину, ты и меня почтишь, и общину тоже». Представь, государь, что пока еще крепкий отец, находясь в, обществе царских советников, наемников, солдат, часовых, привратников, членов совета, в присутствии самого царя упоминает во всеуслышание достоинства, действительно присущие его сыну, ибо знает: «Закрепившись здесь, мой сын в будущем будет пользоваться уважением многих людей». Вот точно так же государь, из желания блага, из сострадания, зная, что в будущем, после его кончины, общину будут благодаря этому ставить высоко, Татхагата упомянул во всеуслышание достоинство, действительно присущее общине: «Отдай это в общину, Гаутамия. Отдав в общину, ты и меня почтишь, и общину тоже». От такой малости, государь, оттого лишь, что она получила одежду для дождливого времени, община не сделалась еще важнее и превосходнее Татхагаты. Например, государь, родители своих детей купают, вытирают, умащают благовониями и притираниями. Но разве от такой малости, оттого лишь, что родители его купают, вытирают, умащают благовониями и притираниями, делается дитя важнее и превосходнее своих родителей?
– Нет, почтенный. Забота о детях – это для родителей долг, не зависящий ни от чьего желания, вот почему родители своих детей купают, вытирают, умащают благовониями и притираниями.
– Вот точно так же, государь, от такой малости, оттого лишь, что она получила одежду для дождливого времени, община не сделалась еще важнее и превосходнее Татхагаты. Когда Татхагата велел своей тётке отдать одежду для дождливого времени в общину, то это был долг, не зависящий ни от чьего желания. Или, представь, государь, что некто принес царю подарок, а царь этот подарок отдал кому-то из своих наемников и телохранителей, или полководцу, или придворному жрецу. Разве от такой малости, оттого лишь, что ему перепал подарок, сделается этот человек важнее и превосходнее царя?
– Нет, почтенный. Этот человек на царской службе, жалованье получает от царя. Царь определяет ему его место, он же передает и этот подарок.
– Вот точно так же, государь, от такой малости, оттого лишь, что она получила одежду для дождливого времени, община не сделалась еще важнее и превосходнее Татхагаты. Татхагата определил общине ее место, он же велел отдать ей одежду для дождливого времени. Татхагата так подумал тогда, государь: «Община по природе своей достойна почитания; я почту общину тем, что у меня есть». Потому он и велел отдать в общину эту одежду для дождливого времени. Татхагата ценит не только почитание, оказываемое ему самому, государь; почитание тех, кто его заслужил в мире, также ценит Татхагата. Ведь есть, государь, в превосходном Своде средних сутр, в проповеди, где говорится о неприхотливости и которая названа «Наследники Учения», изречение Блаженного, бога богов: «Но вот тот, первый, монах больше достоин моего почтения и прославления»[673]. Нет, государь, среди живых существ никого, кто более, чем Татхагата, был бы достоин подношений, кто был бы выше его, важнее и превосходнее. Именно Татхагата – высший, важнейший и превосходнейший. Ведь есть, государь, изречение небожителя Манавагамина, сказанное в присутствии Блаженного, среди богов и людей и сохраненное в превосходном Своде связок по предметам:
«Из гор под Раджагрихою гора Випула – главная,
А в Гималаях – Швета, а солнце – из светил.
Как океан – глава морей, как месяц – всех своих созвездий,
Так меж богами и людьми зовется первым Просветленный» [674].
И строфа эта, государь, была небожителем Манавагамином хорошо пропета, не вотще пропета, хорошо сказана, не вотще сказана, и сам Блаженный одобрил её[675]. Есть еще, государь, и слова тхеры Шарипутры, полководца Учения:
«Одна лишь приязнь и приход к прибежищу,
Один лишь поклон Просветленному,
Истребителю Мары воинства,
Уже могут от тягот избавить» [676].
Сказано также Блаженным, богом богов: «Один человек, монахи, если является в мире, то является на благо многих людей, на счастье многих людей, сострадая миру, на пользу, на благо, на счастье богам и людям. Вот кто этот человек: это Татхагата, святой, истинновсепросветленный, совершенный в знании и поведении, благопришедший, знаток мира, непревосходимый, укротитель буйных мужей, Учитель богов и людей»[677].
– Отлично, почтенный Нагасена. Да, это так. Я с этим согласен.
Вопрос 4 (54)
Почтенный Нагасена, есть изречение Блаженного: «Будь то мирянин или подвижник, я равно хвалю их истинное делание, о монахи. Мирянин ли, подвижник ли – истинно делающий человек, о монахи, благодаря своему истинному деланию успешно обретет метод, дхарму, благо»[678]. Почтенный Нагасена! Если мирянин в белых одеждах[679], кто тешит себя усладами, имеет большую семью и множество детей, пользуется бенаресским сандалом, носит венки, умащает себя благовониями и притираниями, имеет дело с золотом и серебром, носит пестрый тюрбан, украшенный драгоценными камнями и золотом; если он, истинно делая, успешно обретет метод, дхарму, благо; если бритоголовый подвижник в желтом рубище, кто живет чужим доброхотством, целиком следует всем четырем частям нравственности[680], соблюдает полтораста правил поведения, постоянно соблюдает тринадцать чистых обетов, если он, истинно делая, успешно обретет метод, дхарму, благо, то где же, почтенный, отличие подвижника от мирянина? Не получается ли, что тапас ни к чему, пострижение тщетно, следование правилам поведения бесплодно и принятие чистых обетов бессмысленно? К чему брать на себя тяготы? Разве не верно, что счастье и достигается счастьем?
– Есть, государь, изречение Блаженного: «Будь то мирянин или подвижник, я равно хвалю их истинное делание, о монахи. Мирянин ли, подвижник ли – истинно делающий человек, о монах, благодаря своему истинному деланию успешно обретет метод, дхарму, благо». Да, государь, это так: истинно делающий и есть лучший. Если, государь, подвижник станет думать: «Ну, постриг я принял, вот и ладно» – и уклонится от истинного делания, то далеко ему до шраманства, далеко ему до брахманства. А такому же, но мирянину в белых одеждах – и тем более! И мирянин, государь, если он истинно делает, успешно обретет метод, дхарму, благо, и подвижник, государь, если он истинно делает, успешно обретет метод, дхарму, благо. Но все же, государь, именно подвижник – господин и владетель шраманства. И пострижение, государь, есть нечто достойное, достойнейшее, бесконечно достойное, невозможно исчислить достоинства пострижения.
Скажем, государь, как невозможно оценить в деньгах драгоценный самоцвет, исполняющий желания: «Вот столько-то стоит этот драгоценный самоцвет»,– вот точно так же, государь, пострижение есть нечто достойное, достойнейшее, бесконечно достойное, невозможно исчислить достоинства пострижения.
Или, скажем, государь, как невозможно исчислить волны в великом океане: «Вот столько-то в великом океане волн»,– вот точно так же, государь, пострижение есть нечто достойное, достойнейшее, бесконечно достойное, невозможно исчислить достоинства пострижения. У принявшего постриг подвижника, государь, все, что нужно исполнить, быстро получается, не затягивается надолго, ибо, государь, подвижник неприхотлив, непритязателен, уединен, вне мирского общения, ревностен, бесприютен, бездомен, исполнен нравственности, безукоризнен в обращении, опытен в исполнении чистых обетов. Потому, государь, все, что нужно исполнить, у подвижника быстро получается, не затягивается надолго. Скажем, государь, как каленая стрела, без сучков, ровная, гладкая, прямая, отчищенная, если умело выпущена, то прямо летит к цели,– вот так же точно, государь, все, что нужно исполнить, у подвижника быстро получается, не затягивается надолго.
– Отлично, почтенный Нагасена. Да, это так. Я с этим согласен.
Вопрос 5(55)
Почтенный Нагасена, когда бодхисаттва свершал свой претрудный труд[681], это было беспримерное отречение, решимость, борение аффектов, разметание воинства Мары и ограничение в пище – было претрудным трудом. Ничего отрадного таким натиском не добившись, он охладел к нему и сказал: «Нет, не этим суровым претрудным трудом добьюсь я поистине арийского превосходного знания-видения сверх человеческих возможностей. Другая, должно быть, стезя приведет к просветлению». Отвратившись от этого, другою стезею он достиг всеведения – и вновь наставляет и побуждает слушателей к тому же образу действий:
«Решительно и с твердостью
За Просветленным следуйте,
Сомните Мары воинство,
Как слон – шалаш соломенный» [682].
Почему же, почтенный Нагасена, Татхагата наставляет и побуждает слушателей к тому самому образу действий, в котором разочаровался и разуверился сам?
И тогда, государь, и теперь это был и есть один и тот же образ действий. Следуя именно этому образу действий, бодхисаттва достиг всеведения. Однако, государь, бодхисаттва перестарался, совсем отказавшись от пищи. Без пищи сознание его ослабело, и из-за этой слабости он не смог тогда обрести всеведение. Когда же он стал в меру питаться, то, следуя тому же самому образу действий, быстро обрел всеведение. И это, государь, был тот самый образ действий, коим достигают всеведущего знания все татхагаты. Как пища, государь, всех живых подкрепляет и всем живым от пищи делается хорошо – вот точно так же, государь, это был тот самый образ действий, коим достигают всеведения все татхагаты. Не отречения это вина, государь, не решимости, не борения аффектов, что Татхагата не смог в тех условиях обрести всеведущее знание; это вина только отказа от пищи. Образ же действий всегда остается одним и тем же. Скажем, государь, некто слишком стремительно пошел по дороге и оттого надорвался, стал калекой, неспособным самостоятельно передвигаться по земле; так что же, государь, есть разве вина земной тверди в том, что человек этот стал калекой?
– Нет, почтенный. Земная твердь всегда остается одной и той же, почтенный; вины на ней нет. В том, что человек этот стал калекой, вина только чрезмерной натуги.
– Вот точно так же, государь, не отречения это вина, не решимости, не борения аффектов, что Татхагата не смог в тех условиях обрести всеведущее знание; это вина только отказа от пищи. Образ же действий всегда остается одним и тем же. Или, скажем, государь, некто надел грязное платье и не стал его стирать; в этом нет ведь вины воды, вода всегда остается одной и той же. Это вина только самого человека. Вот точно так же, государь, не отречения это вина, не решимости, не борения аффектов, что Татхагата не смог в тех условиях обрести всеведущее знание; это вина только отказа от пищи. Образ же действий всегда остается одним и тем же. Потому Татхагата наставляет и побуждает слушателей к тому самому образу действий. Итак, государь, этот образ действий всегда остается самим собой, и он безукоризнен.
– Отлично, почтенный Нагасена. Да, это так. Я с этим согласен.
Вопрос 6 (56)
Почтенный Нагасена! Завет Татхагаты величествен, сущностен, избран, превосходен, возвышен, бесподобен, незапятнан, чист, светел и безупречен. Так что не следует постригать мирянина просто так, сразу; сначала должно привести его к обретению первого плода[683] и лишь потом, когда он уже бесповоротно принадлежит Учению, постригать. В самом деле, случается, что дурные люди принимают в сем чистейшем Завете послушание, а после идут на попятный, возвращаются к худшему. Из-за отступничества их многие начинают раздумывать: «Ага! Наверное, в послушании шрамана Готамы нет проку! Иначе с чего бы это им идти на попятный?» Таков мой довод.
– Представь себе, государь, водоем, полный влаги, чистой, прохладной. Пришел к этому водоему некий человек, весь перепачканный в иле и грязи, не стал мыться и так перепачканным и ушел. Скажи, государь, кого люди осудят: перепачканного или водоем?
– Перепачканного люди осудят, почтенный. Это его дело, что он пришел к водоему, но не стал мыться и так перепачканным и ушел. Что же, водоем его сам мыть будет, если он не желает мыться? Никакой вины водоема в этом нет.
– Вот точно так же, государь, и Татхагата выкопал водоем истого избранного Учения, полный влагою избранной свободы. Те из перепачканных в аффектах-грязи людей, кто понятлив и сообразителен, те омоются в нем и удалят с себя все аффекты. Если же кто-то придет к этому водоему истого избранного Учения, но мыться в нем не станет, пойдет на попятный и вернется к худшему, то его-то люди и осудят: это его дело, что он принял послушание в Завете Победителя, но не удержался в нем и вернулся к худшему. Что же, Завет Победителя сам его очищать станет, если он не желает ему следовать? Никакой вины Завета Победителя в этом нет.
Или представь, государь, что расхворавшийся человек встретил опытного в определении болезней, неизменно успешно излечивающего врача-исцелителя, не стал у него лечиться, так хворым и ушел. Скажи, государь, кого люди осудят: больного или врача?
Больного люди осудят, почтенный. Это его дело, что он, встретив опытного в определении болезней, неизменно успешно излечивающего врача-исцелителя, не стал у него лечиться, так хворым и ушел. Что же, насильно врач его лечить станет, если он не желает лечиться? Никакой вины врача в этом нет.
Вот точно так же, государь, и Татхагата вложил в Корзину Учения всяческий целебный нектар, способный излечить все недуги-аффекты. Те из мучимых недугами-аффектами людей, кто понятлив и сообразителен, те испьют этого целебного нектара и излечатся от всех недугов-аффектов. Если же кто-то не станет пить этот целебный нектар, пойдет на попятный и вернется к худшему, то его-то люди и осудят: это его дело, что он принял послушание в Завете Победителя, но не удержался в нем и вернулся к худшему. Что же, Завет Победителя сам его очищать станет, если он не желает ему следовать? Никакой вины Завета Победителя в этом нет.
Или представь, государь, что голодный человек попал на большую, на многих рассчитанную благотворительную раздачу пищи[684], но не стал есть, так и ушел голодным. Скажи, государь, кого люди осудят: голодного или раздаваемую пищу?
Голодного люди осудят, почтенный. Это его дело, что он, изголодавшийся, хотя и мог получить свою долю раздаваемой пищи, но не стал есть, так и ушел голодным. Что же, сама ему еда в рот пойдет, если он её не ест? Никакой вины пищи в этом нет.
Вот точно так же, государь, и Татхагата поместил в корзину Завета изысканнейшее, успокаивающее, благое, превосходное, нектарное, сладчайшее яство: памятование о теле. Те из изможденных, истощенных аффектами, подавленных жаждой[685] людей, кто понятлив и сообразителен, те отведают этого яства и уймут в себе всякую жажду к обладанию, образу и безобразному[686]. Если же кто-то не станет есть это яство, пойдет на попятный, снедаемый жаждой, и вернется к худшему, то его-то люди и осудят: это его дело, что он принял послушание в Завете Победителя, но не удержался в нем и вернулся к худшему. Что же, Завет Победителя сам его очищать станет, если он не желает ему следовать? Никакой вины Завета Победителя в этом нет.
Если бы Татхагата решил постригать лишь тех, кто обрел: уже первый плод, то постриг тогда не служил бы избавлению» от аффектов и очищению, государь; в постриге и надобности бы не было. Представь, государь, что некто соорудил водоем, собрав для этого не одну сотню рабочих, а затем объявил всем в округе: «Уважаемые! Никто не должен окунаться в этот водоем грязным. Окунаться в этот водоем могут те, кто стряхнул с себя пыль и грязь, отмылся и чист до блеска». Скажи, государь, разве у тех, кто стряхнул с себя пыль и грязь, отмылся и чист до блеска, есть надобность в этом водоеме?
– Нет, почтенный. То, ради чего им нужен был бы водоем, они уже сделали на стороне. Им водоем ни к чему.
– Вот точно так же, государь, если бы Татхагата решил постригать лишь тех, кто обрел уже первый плод, то оказалось бы, что дело у них и так сделано и постриг им ни к чему.
Или представь, государь, что достойный почитатель мудрецов древности, знаток вед и мантр, не прибегающий к догадкам, опытный в определении болезней, неизменно успешно излечивающий врач-исцелитель составил снадобье, способное излечить любую болезнь, а затем объявил всем в округе: «Уважаемые! Никто не должен обращаться ко мне, если болен. Обращаться ко мне могут те, кто ничем не болен и не хворает». Скажи, государь, разве у тех, кто ничем не болен и не хворает, крепок и весел, есть надобность в этом враче?
– Нет, почтенный. То, ради чего им нужен был бы врач, они уже сделали на стороне. Им врач ни к чему.
– Вот точно так же, государь, если бы Татхагата решил постригать лишь тех, кто обрел уже первый плод, то оказалось бы, что дело у них и так сделано и постриг им ни к чему.
Или представь, государь, что некто наготовил на несколько сотен человек рисовой каши на молоке, а затем объявил всем в округе: «Уважаемые! Никто не должен приходить на эту раздачу голодным. На эту раздачу могут прийти сытые, наевшиеся, насытившиеся, упитанные, дородные и полные». Скажи, государь, разве у сытых, наевшихся, насытившихся, упитанных, дородных и полных есть надобность в этом угощении?
– Нет, почтенный. То, ради чего они могли бы прийти на раздачу, они уже сделали на стороне. Им эта раздача ни к чему.
– Вот точно так же, государь, если бы Татхагата решил постригать лишь тех, кто обрел уже первый плод, то оказалось бы, что дело у них и так сделано и постриг им ни к чему.