***
Гермиона знала, что произошло, ещё до того, как пришла в себя. По воле судьбы, целитель, который производил чистку, дал ей недостаточно крепкое зелье, и девушка, хотя и не испытывала физической боли, могла слышать разговоры.
– Мистер Малфой, насколько важен ребёнок для вашей жены?
“Очень, очень важен! Это всё, что у меня осталось, боже!”
– Я не знаю, чёрт возьми! – неужели он потерял самообладание? – Я… полагаю, что неважен. Она даже не сказала мне о нём. Она не хочет ни меня, ни моего ребёнка.
“Нет. Нет! Я хочу этого ребёнка! Хочу всем сердцем, Люциус, скажи им! Как ты можешь думать, что я не хочу тебя – после всего? После того, как я отдала тебе и сердце, и душу! Пожалуйста, скажи им…”
– Мы можем попытаться спасти плод, но это может оказаться опасно для жизни матери. Зелье очень… спорное.
“Скажи им, чтобы они попытались! Люциус, помнишь, что я говорила? Не сдаваться! Я не сдамся, прошу тебя, дай мне шанс побороться за нашего малыша!”
– Я не стану рисковать её жизнью. Этого ребёнка вообще не должно было быть.
“Люциус, нет! НЕТ! Как… как ты можешь… Это мой ребёнок, не смей распоряжаться им, как своей собственностью!”
– Подпишите согласие на чистку и операцию.
– Сколько это займёт?
– Через полчаса мы переведём миссис Малфой в обычную палату. Вы сможете её навестить.
– Я последний человек, которого она захочет увидеть, когда откроет глаза, – он снова сумел взять себя в руки, и голос звучал холодно и цинично. – Проследите, чтобы у неё было всё самое лучшее, уход двадцать четыре часа в сутки, и не оставляйте без присмотра.
Где-то вдали звякнули монетки. Хлопнула дверь.
“Не уходи. Вы не можете оба меня оставить. Я не вынесу эту пустоту…”
Пустота. Именно это Гермиона и ощущала, когда открыла глаза. Непривычно плоский живот, занемевшие ноги. Очень холодно, а никто почему-то не подумал накрыть её. Уродливая розовая в мелкий цветочек ночная рубашка, твёрдая, словно камень, подушка. И повсюду эта страшная вонь – кровь, кислота, что-то резкое и горькое. Она слышала, как по частям извлекали её малыша, маленькое чудо, которого и не должно было быть. Люциус дал, и Люциус забрал. О, Господи, как же он мог так поступить? Он отобрал у неё всё, всё, даже своего нежеланного ребёнка, о котором он бы никогда и не узнал.
В ушах до сих пор звучал высокий и писклявый голос акушера-целителя, который менторским тоном комментировал каждый шаг операции – семнадцать минут, которые стали худшими в её жизни.
“Пол плода мужской. Правая рука плода. Пять пальцев. Левая рука плода. Пять пальцев…”
Гермиона попыталась перевернуться на бок, но сумела лишь изменить положение головы. Глаза казались сухими и воспалёнными, словно кто-то насыпал в них песка. Пока она лежала эти семнадцать минут на операционном столе, закончились и слёзы, и чувства. Сейчас оставалась одна лишь пустота. И внутри, и снаружи.
Не имея возможности подняться или хотя бы повернуться, Гермиона широко открытыми глазами смотрела в белый потолок.
“Правая ножка. Пять пальцев. Левая ножка. Пять пальцев…”
Мальчик. Это мог бы быть прекрасный малыш. У него были бы тёмно-каштановые волосы, как у неё самой, но глаза обязательно папины. Выразительные, полные стальной решимости, насыщенного цвета, словно расплавленное серебро, почти прозрачные при ярком солнечном свете, они гипнотизируют, повелевают, сковывают волю и разум каждого, кто достаточно смел, чтобы заглянуть в самые глубины…
“Плод развивался без патологий. Вес чуть меньше фунта, рост около десяти дюймов…”
Он был бы высоким. Высоким и очень красивым. Разумеется, он бы вырос сильным, умным и справедливым. И давал бы много поводов для гордости. Мальчик. Добрый, мудрый, храбрый, озорной и веселый.
“Причиной самопроизвольного аборта является стресс, физическое и эмоциональное переутомление…”
Кажется, этот брак убьёт во мне всё самое хорошее. Меня самой уже нет.
***
Люциус не мог вернуться домой. Он спустился в аппарационный холл, но не смог оставить Гермиону одну. От одной мысли, что он каким-то образом спровоцировал выкидыш, становилось тошно. Впрочем, это действительно его вина.
На протяжении почти месяца она ежедневно проводила в закрытом, душном, переполненном людьми зале по восемь-десять часов. Коротких перерывов явно было недостаточно, чтобы как следует пообедать и подышать свежим воздухом. Постоянное напряжение, давление, насмешки – это не могло благополучно отразиться на здоровье Гермионы. Как и ребёнка. И ведь в его силах, но не в интересах, было покончить с судом в первые дни.
Люциус ещё не знал, как относится к тому, что он только что потерял. По большому счёту, нельзя потерять то, чего никогда не имел. Что значила беременность для Гермионы? Что не родившийся ребёнок значил для него самого? Когда-то мысль, что у него могут быть дети-полукровки, приводила в ярость. Но теперь Люциус ловил себя на том, что его больше злит тот факт, что Гермиона умолчала о беременности. Неужели она действительно до такой степени его ненавидит? В её глазах Люциус по-прежнему остаётся главным злодеем и мерзавцем, а Гермиона, подобно маленькому ребёнку, всё ещё делит мир на “чёрное” и “белое”, “добро” и “зло”. Девочка совсем запуталась. Да и он сам запутался не меньше.
Следовало бы забрать её в мэнор сразу после операции, но в глубине души Люциус понимал, что это ещё больше травмирует Гермиону. Будет ли она переживать о потере ребёнка – нежеланного ребёнка? Или, всё же, она хотела его? Когда-то давно эта маленькая наивная девочка завела разговор об их будущих детях, готовясь стать миссис Малфой. Она мечтала о большой крепкой семье, о том, что Люциус не хотел и не собирался ей давать. И даже позже, когда их отношения стали более близкими и тесными, он думал лишь о её теле и своём наслаждении. Битый месяц он пытается убедить судей, что у них с Гермионой была семья, но сейчас Люциус со всей остротой осознавал, сколь это утверждение нелепо. Ни черта у них не было! Иначе Гермиона уже успокоилась бы, смирилась со своим положением и вернулась бы к нему. Если бы она… если бы что – любила?
Люциус усмехнулся, продолжая расхаживать по пустому коридору взад-вперёд. Он занял этаж ниже, прямо над ним не находили себе места от беспокойства Поттеры и Уизли. Люциус распорядился, чтобы их не пускали к Гермионе до утра, разве что она сама захочет кого-то из них увидеть. Ему самому непреодолимо хотелось подняться наверх, ворваться в палату и спросить её – почему. Почему она ничего не сказала? Что она собиралась делать потом, когда бы ребёнок появился на свет? Воспитывала бы малыша в бедности и нищете, слишком гордая, чтобы просить денег у друзей и, тем более, у мужа? Или, ещё хуже, решилась бы отдать его на воспитание приёмным родителям? Так и не посоветовавшись с ним, с Люциусом. Осознав всю бессмысленность собственных терзаний и метаний по этажу для душевнобольных, Малфой, всё же, решил вернуться в мэнор, пока его не спутали с постояльцем пятого этажа.
Но утром он первым оказался у палаты Гермионы, чтобы узнать, как она себя чувствует, и поговорить с целителем.
– Миссис Малфой спит. Поздним вечером пришлось дать ей снотворное, потому как она не могла уснуть. Ни с кем не разговаривала, лежала на спине, глядя перед собой, и ни на что не реагировала. В физическом плане она в полном порядке, но в эмоциональном… возможно, вы, её близкий человек, сможете…
– Не смогу, – резко оборвал Люциус. – Или вы новостей не читаете?
Целитель потупился под взглядом Малфоя, рассматривая носки собственных ботинок.
– Возможно… стоило бы попытаться…
– Оставьте это. У меня, к сожалению, нет времени, чтобы оставаться здесь весь день, мой эльф поблизости, чтобы передавать мне новости. Сообщайте ему каждый час о состоянии миссис Малфой.
Люциус понимал, что с минуты на минуту могут появиться друзья Гермионы, и не хотел лишний раз сталкиваться с ними. Он уже собирался уходить, когда его вдруг перехватил Гордон Льюис.
– Мистер Малфой, прекрасно! Я надеялся вас тут застать.
– Что за спешка, Гордон?
– Я только что из суда. Узнавал последние новости. Вчерашний инцидент глубоко затронул каждого, и почти все члены жюри теперь на вашей стороне. Вы замечательно придумали броситься к бездыханному телу своей супруги, которая подала на вас в суд, и проявить поразительную заботу. Никто не остался равнодушным. Вас причисляют практически к лику святых, а девчонку называют глупой и бессовестной. Так рисковать здоровьем собственного ребёнка, и ради чего? Кто-то уже прозвал её мелочной и пустоголовой вертихвосткой. Могу поспорить, что дело у нас в кармане.
Люциус ни единым движением брови не выдал, насколько омерзительны для него слова Льюиса. Он должен держать марку, соответствовать собственному образу.
– Прекрасные новости, Гордон. Но придётся отложить слушание до полного выздоровления моей бессовестной супруги.
– Мы можем покончить со всем и без неё, – отмахнулся Льюис, – достаточно будет, если она пришлёт своего адвоката.
– Не думаю, что она захочет обсуждать эту тему сейчас. В конце концов, она только что потеряла ребёнка, – Люциус остро представил себе маленькое хрупкое тельце под толстым пухлым одеялом, огромные карие глаза на худом бледном лице – в исступлении смотрят в потолок, и во взгляде отражается вселенское горе. Нет, человек, который не хотел ребёнка, не станет переживать столь глубоко из-за его потери.
– Ребёнок нам только на руку. Как всё прекрасно устроилось! Мы не могли о таком и мечтать! Беременность и выкидыш – прямо в зале суда! Вы благополучно избавились от бремени полукровки в своей семье, при этом у нас есть наглядное доказательство, что ваш брак не был пустым словом. Удача, я бы сказал, большая удача!
Рука Люциуса дёрнулась к трости. Он опомнился, когда уже наполовину извлёк палочку.
– Интересно, что бы вы стали делать, если бы ребёнок, всё же, родился? – жизнерадостно осведомился Льюис.
– Утопил бы, – буркнул Люциус, устало потирая костяшками пальцев переносицу. Бессонная ночь в его возрасте не проходит бесследно.
Адвокат весело рассмеялся.
– Вашим нервам можно только позавидовать! Ну, что, не желаете выпить чашечку кофе?
– Нет. Раз уж у меня неожиданно освободился день, займусь делами, – они постепенно удалялись от палаты по коридору в сторону лифтов.
Гермиона закрыла глаза, как только смолкли голоса за дверью. Дышать стало почти невозможно. Да и незачем. Но, оказывается, слёз у неё осталось гораздо больше, чем можно было бы предположить…
Реабилитация
От автора: Ох, ну и задачку вы мне задали, дорогие читатели! Я теперь уже ни в чём не уверена, хотя готова отстаивать свою точку зрения и дальнейшее поведение и мысли Гермионы до хрипоты.
Не удивляйтесь, что я так скоро выкладываю эту главу. Их вообще не следовало делить. Не хочу, чтобы у вас после 25й оставался неприятный осадок.
Ещё раз скажу, что из этой сложной и, на первый взгляд, тупиковой ситуации есть выход, сами в этом убедитесь. Я не хочу создавать драму ради драмы, но ведь всё к этому шло. Гермиона загнала себя, и только она виновата в том, что не сумела сохранить ребёнка (а готова ли она была к этому? Мне кажется, что роды только бы осложнили всё, в самом деле!). А вот Люциус боролся за неё. Доктор ясно сказал - либо девушка, либо ребёнок. Разве мог он так рисковать? Потерять Гермиону? Как бы цинично ни звучало (а автор большой циник), но ребёнка ещё можно родить. А второй такой женщины, как Гермиона, нет. Поэтому выбор его ясен, а Гермиона реагировала, как мать - для неё нет ничего и никого важнее собственного дитя. Справится ли она с этим? Она не первая, и она не последняя, увы, многие женщины через это проходят. Но на всю жизнь останется шрам, осадок на душе, от которого она никогда не сможет избавиться, только приглушить. Словом, это мои личные мысли и наблюдения, я стараюсь не писать о том, чего не знаю, а с подобной ситуацией сталкивалась очень тесно. Но я могу и заблуждаться, хотя, конечно, считаю, что права. Вот.
Хочу ещё раз выразить каждому огромную благодарность за отзывы, я всегда отвечаю каждому, и прошу прощения, если ответ иногда не такой большой, как бы хотелось - вас много, а я одна. =) Но я ни в коем случае не жалуюсь, отвечу даже на сотню, честное слово, это приятно!!
Итак, логическое продолжение.
Надеюсь, не разочаровала вас, бесценные мои читатели!
Пы. Сы. Вот закончила я историю, а в душе осталась пустота. Я душу вложила в этих героев и в этот фанфик. Я в нём жила эти два месяца. Не верится, что поставила точку в 40 главе. Для меня как будто умер целый мир. Но об этом позже, я вам даже завидую - ещё 15 глав впереди!!! Кто бы отобрал у меня воспоминания, чтобы самой всё перечитать на чистую голову...
Приятного чтения!
С уважением, Софи
***
Способность двигаться Гермиона отыскала только в тот момент, когда ей показалось, что мочевой пузырь вот-вот лопнет. С трудом поднявшись, она по привычке придержала живот, которого больше не было. Всё ещё не убирая руку от своего тела, словно надеясь почувствовать мягкий толчок изнутри, она поборола головокружение и добралась до ванной комнаты.
Мысли в голове то появлялись, то исчезали. В данный момент Гермиона не чувствовала ничего, да и думала о том, что нужно помыть руки, заплести волосы в косу. Ох уж эти волосы, вечно мешают, тяжелые и непослушные! Отыскав в косметичке, которую этим утром принесла Джинни, маленькие маникюрные ножницы, Гермиона вытащила их наружу и принялась методично, прядка за прядкой, подрезать волосы почти под корень. Процесс шёл ужасно медленно, не расчёсанные пряди путались, после долгого лежания в кровати они свалялись и сбились в колтуны. Разделяя их пальцами, Гермиона выдирала собственные волосы с корнем. С некоторым изумлением она увидела в зеркале, что по лицу стекают слёзы, глаза красные и воспалённые, на нижних веках залегли тёмные круги. С левой стороны головы беспорядочно торчат обрезанные пряди, делая девушку похожей на побитую кошку. Внезапно снова вернулась способность чувствовать и думать, ноги задрожали, и Гермиона упала на пол, свернувшись калачиком на холодном плиточном полу, и зарыдала, не узнавая собственный голос. В пальцах были всё ещё зажаты ножнички, которые девушка неожиданно со всей силы воткнула себе в ладонь, и начала рывками хватать воздух от острой и резкой физической боли.
– Гермиона? – позвал чей-то голос в палате.
Она зажала себе рот рукой, стараясь не пропустить ни звука из груди, она не хотела, чтобы её нашли, ей необходимо одиночество, отчуждённость, пустота. Но громкий всхлип всё равно вырвался наружу, мгновение спустя дверь в ванную открылась, и на пороге появилась женщина, чьё лицо Гермиона ожидала увидеть меньше всего.
– Боже мой, Гермиона! – воскликнула София Вольпе, падая на колени рядом с ней и не зная, за что хвататься.
Гермиону била крупная истерика. Увидев женщину из своего радужного прошлого, девушка громко захохотала, сама не понимая, что же в этом смешного, и слёзы непрекращающимся потоком продолжали литься из глаз. В руке торчали маленькие стольные ножнички, рядом уже натекла тёмно-алая лужица. Плитка и раковина были усеяны прекрасными, но мёртвыми прядями каштанового цвета.
– Девочка моя, – София едва сумела проглотить комок слёз, в первую очередь, потянувшись за палочкой, чтобы извлечь из руки Гермионы ножницы и залечить рану. Звать целителей глупо, они могут неправильно оценить состояние девушки и напичкать её успокоительным, а ей важно самой прийти в себя, иначе она рискует сойти с ума.
– Потерпи, будет больно. Сожми мою руку, если хочешь.
– Н-не… м-мне… я хочу, ч-чтобы было б-больно…
София молча покачала головой, глядя Гермионе в глаза, и резким движением вырвала инородный предмет из маленькой ладошки. Девушка не сдержалась и громко заорала. Кровь новым потоком хлынула из раны, но София уже накладывала заклинания, которые мгновенно излечивали кожу. Через две минуты на том месте остались лишь две маленькие красные точки.
– Вот и всё, – итальянка убрала палочку в карман своей тёмно-фиолетовой мантии. – Иди сюда, дорогая, я помогу тебе подняться.
– Я не могу.
– Глупости. Ты всё можешь, но не хочешь. Гермиона, ты должна.
Наконец, она сумела принять сидячее положение на полу. Она больше не плакала, но так ослабла, что, казалось, вот-вот поднимется вверх, подобно воздушному шарику. Гермиона подняла полные страдания и боли глаза на Софию, и, ощутив острую нужду в утешении, уткнулась волшебнице в грудь, крепко обнимая её. Итальянка ласково поглаживала маленькую запутавшуюся в собственной жизни девочку по голове и спине, шептала малозначимые, но приятные слова, и какой-то осколок сердца внутри поверил, что всё когда-нибудь будет хорошо.
Они просидели так на жёстком неудобном полу больше часа, пока в теле не затекла каждая клеточка. Наконец, Гермиона чуть отстранилась и на предложение Софии вернуться в палату, согласно кивнула. Уже оказавшись на кровати, девушка почувствовала в себе расположение к разговору. Не выпуская мягкой ладони Софии, Гермиона спросила:
– Как ты здесь очутилась?
– Узнала от Лоренцо, что между тобой и Люциусом случилось, и тут же отправилась в Англию. Почему ты мне не написала?
– Разве это не очевидно? – у неё не получилась даже грустная и натянутая улыбка, губы лишь слегка напряглись. – Я ведь совсем не та, за кого меня Люциус выдавал.
– Что значит «не та»? – нахмурилась София.
Гермиона осторожно выпустила её руку, пряча глаза.
– Ты ничего не знаешь? О том, как он со мной поступил? Кто я вообще такая…
– Лоренцо что-то упоминал, но я решила, что хочу, сперва, выслушать тебя.
Гермиона пожала плечами. Какая, в сущности, разница. К тому же, девушка вдруг осознала, что за разговором получается оставаться самой собой. И она рассказала Софии всё, с самого начала, иногда возвращалась в далёкое детство, чтобы итальянская волшебница осознала всю дикость поступка Люциуса Малфоя. Когда Гермиона добралась до беседы между мужем и адвокатом, которую она услышала этим утром, слёзы снова катились из глаз. София мрачно молчала, глядя в лицо ребёнку, который, оказывается, очень давно расстался с детством, но ещё не готов к тем невзгодам, в которые коварная судьба, обычно, с головой окунает взрослых женщин.
– А теперь послушай меня, Гермиона Малфой, – София снова взяла её за руку. – То, что тебе пришлось пережить, страшно, жестоко и несправедливо, но не ты первая, не ты последняя. Ты умная девушка, красивая и молодая, твоя жизнь ещё толком и начаться не успела, когда станешь старше, ты сама это поймёшь. Ты потеряла ребёнка, и для женщины, пожалуй, нет ничего хуже. Я знаю, я сама через это прошла. Но я также знаю, что Господь Бог ничего не даёт и не забирает просто так. Тебя потрясло то, что ты слышала. Ты не должна была узнать, каким образом нерождённые дети появляются на свет. Тебе придётся жить с этим, возможно, до конца своих дней, но никогда на нашу долю не выпадает испытаний больше, чем мы в силах вынести. Слышишь меня? Ты справишься с этим. Не сейчас, пройдёт время, но ты справишься. И родишь здорового прекрасного малыша.
– Ему не нужны мои дети, – тупо ответила она. – Он ненавидит полукровок, он сказал, что утопит их…
– Теперь о Люциусе Малфое. Не мне рассказывать, что это за человек. Я не оправдываю его поступок, но я сама замужем за человеком, который очень похож на твоего супруга. И я понимаю, какими мотивами он руководствовался, когда женился на тебе. Но когда я впервые увидела вас вместе, то не поверила собственным глазам. Гермиона, я много лет знаю Люциуса. Я хорошо знала его первую жену. Он не проявлял о Нарциссе и половины той заботы, которой окружил тебя. На каждом балу, каждый день и каждую минуту он не сводил с тебя взгляда. Он полюбил тебя так сильно, что я удивляюсь, как он до сих пор не лишился рассудка.
Гермиона сухо рассмеялась. Из глаз снова катились предательские слёзы. Она покачала головой.
– Нет, София, нет. Ты видела то, что хотела видеть. Он не мог меня полюбить, если бы это было так, разве… разве он не вёл бы себя иначе?
– А теперь подумай, он хотел, чтобы так случилось?
– Разумеется, нет. Он собирался до конца жизни держать меня в четырех стенах за предмет мебели.
– Именно. Ему нужно было только твоё имя. Но случилось так, что ты вдруг сама стала ему необходима, словно воздух. Как, по-твоему, он безропотно должен был принять этот факт?
– Я… я не знаю, – Гермиона устало сомкнула веки.
– Зато я знаю. Он сопротивлялся и продолжает сопротивляться изо всех сил. Люциус никогда не признается даже самому себе, что в его сердце есть такое чувство, которое можно назвать любовью. Он может сколько угодно считать, что испытывает к тебе влечение, вожделение, похоть и страсть, но от истины всё равно не убежит.
– Мне глубоко безразлично, что он испытывает. Потому что я презираю Малфоя и всё, что с ним связано.
– Милая моя девочка, – София сжала руку Гермионы, мягко улыбнувшись. – Хотя бы ты себя не обманывай. Когда я заговорила о том, что у тебя будут ещё дети, что ты мне ответила?
Гермиона вопросительно приоткрыла глаза.
– Ты сказала, что Люциус не хочет от тебя детей, – София улыбнулась ещё шире. – Даже после боли и предательства ты думаешь только о нём, разве нет?
– Я не хочу думать о нём, клянусь. Я хочу, чтобы он остался в прошлом. Не могу больше видеть его. Да, я думаю, но простить… нет, София, я не готова ни простить, ни понять этого человека. Только не теперь, после того, как он сказал, что утопил бы нашего сына. Что же, его желание сбылось, и больше ничто не угрожает его светлому имени и чистокровному роду.
София поджала губы, осознавая, как бессмысленно сейчас убеждать Гермиону в обратном. Итальянка подняла руку, попытавшись пригладить коротенькую прядку на голове девушки.
– Милая, что ты сделала со своими чудесными волосами?
– Ты можешь это поправить?
– Нужно зелье, чтобы они снова отрасли. Я могу…
– Нет, нет, сделать их короткими. Чтобы это не было так… пугающе.
– Хорошо. Только тебе придётся сесть на табурет. Кощунственно срезать такие волосы, но короткая стрижка тебя не испортит.
– София. Я всё время слышу, как плачут младенцы.
– Не удивительно. Ты в родильном отделении.
– Прошу тебя, забери меня отсюда, иначе я сойду с ума.
– Хорошо, Гермиона. Как только я закончу с твоими волосами, мы отсюда уйдём.
***
Гермиона исчезла.
Она не присутствовала на последнем заседании, на котором было объявлено, что Люциус не виновен ни по одному из предъявленных обвинений. Сам он так же не отправился в зал суда, чтобы отпраздновать собственный триумф. Впервые победа оказалась лишена вкуса и эйфории, Люциус вдруг осознал, что ему глубоко наплевать, как закончится это дело. Он был даже готов отойти в сторону и признать свою вину, но это всё равно не помогло бы вернуть Гермиону. Теперь она была потеряна для него навсегда.
Где она проводит время, знало всего несколько человек во всём мире, но они не спешили рассказывать об этом Люциусу. Лоренцо, у которого в Англии было общее с Люциусом дело, лишь многозначительно сказал, что Гермиона путешествует в сопровождении его жены, и он сам не знает, где они находятся и как долго там пробудут. Пожалуй, так даже лучше. В компании Софии Вольпе Гермионе ничто не грозило, а ей необходимо отвлечься после всего, что произошло.
Люциус продолжал напиваться по вечерам. В последнее время к нему присоединялся Лоренцо, и они ночи напролёт вели пьяные беседы, суть которых не могли вспомнить на следующее утро. С того памятного вечера, когда София ворвалась в Малфой-мэнор и разразилась громким обвинительным криком, наполовину мешая английские слова с итальянскими, Люциус чувствовал, что его собственная жизнь неожиданно стала пустой и бессмысленной.
– Ты настоящий мерзавец, Люциус Малфой! – она ткнула пальцем ему в грудь. – О, пресвятая дева, как, скажи мне, как тебе пришло в голову сказать, что ты утопишь ребёнка Гермионы?
– Она не могла этого слышать… – краска отлила от его лица.
– Она слышала весь этот мерзкий трёп с твоим адвокатом!
– Ты ведь понимаешь, что я бы так никогда не поступил.
– Я-то понимаю! – кипела в праведном гневе София. – Но эта маленькая девочка, которой на голову свалилось такое несчастье в твоём лице, считает совсем иначе.
– Что ты от меня хочешь, София? – её гнев оказался таким заразительным, что Люциус сам начал терять терпение. – Она не станет меня слушать.
– Уже не станет, – спокойно ответила итальянка. – Ты упустил момент. Не следовало вообще оставлять её одну в таком состоянии. Нужно было оставаться у её кровати, а когда бы она открыла глаза, встать на колени и умолять, чтобы она тебя простила. Но едва ли и этого было бы достаточно.
Люциус присел на край стола, скрестив руки на груди. София принялась расхаживать по кабинету, время от времени восклицая ругательные фразы на родном языке.
– Ты за этим и пришла, чтобы вылить мне на голову ведро грязи?
– А ты считаешь, что не заслуживаешь этого?
– С чего бы? Из-за глупой нечаянно брошенной фразы?
София фыркнула и гневно воззрилась на него.
– Ты так и не удосужился познакомиться с чувством вины за столько лет?
– Удосужился. Но чувство вины – недоступная роскошь для такого человека, как я.
– Ты действительно насильно заставил эту милую девочку выйти за себя замуж?
– Полагаю, “милая девочка” рассказала тебе всю правду.
София, наконец, устала бегать по комнате и остановилась в нескольких футах от Люциуса, недружелюбно глядя ему в лицо. Голос её стал вдруг холодным и очень серьёзным.
– Ей очень плохо, Люциус. Настолько, что она может причинить себе вред. Гермиона не просто потеряла ребёнка…
София вздохнула. Что бы Малфой ни говорил о чувстве вины, он не настолько толстокожий, чтобы и дальше оставаться безразличным. Она рассказала ему о тех страшных семнадцати минутах, которые пришлось пережить Гермионе, и как вместо плача собственного ребёнка она слышала безжалостный голос доктора. Люциус слушал молча, сохраняя видимое спокойствие, но боль Гермионы вдруг стала его собственной, и с тех пор больше не отпускала. София забрала некоторые вещи Гермионы из её бывшей спальни, пообещав, что присмотрит за девушкой, и ушла, оставив Люциуса в компании страшных душевных терзаний. Ощущение беспомощности и безысходности едва не раздавило его. Он не мог оградить дорогую ему женщину от боли и страданий, которые причинил ей. Едва ли оставалось хоть что-то, что он ещё мог для неё сделать.
Дать развод? Эта мысль посещала Люциуса всё чаще и чаще. Но таким образом он окончательно и бесповоротно вычеркнет Гермиону из своей жизни, а где-то очень глубоко в душе оставалась надежда, что она ещё вернётся.
Но проходили недели, незаметно минул месяц, а её по-прежнему не было рядом. Постепенно ему начинало казаться, что Гермиона была лишь мимолётным видением, и образ её медленно, но необратимо тускнел…
***
Первые недели время тянулось медленно, казалось невыносимым оставаться в собственном теле, пугающая безжалостная боль захватила каждую частичку души и грозила, вырвавшись наружу, заразить целый мир.
София увезла Гермиону в Италию, но первое время девушка ничего вокруг себя не видела и не слышала. Она оставалась равнодушной к сказочной природе и проводила всё свое время на пустынном диком пляже, глядя то на тревожные, то бушующие, а, порой, мёртвые волны Средиземного моря. София не вмешивалась в одиночество и покой, которыми Гермиона надёжно оградилась от внешнего мира. Ей был необходим простор после нескольких недель в тесном душном зале, где каждый день, словно на пороховой бочке. Гермиона тогда и не осознавала, что находилась в постоянном напряжении. Пока адвокаты рьяно отстаивали точку зрения своих клиентов, сами подзащитные вели собственную битву – взглядов, желаний, запретов и искушений. Даже теперь, смертельно обиженная на Люциуса, Гермиона хотела бы оказаться рядом с ним и поговорить. Спокойно и серьёзно обсудить этот тупик, в котором оказались их жизни, и, возможно, найти выход. Девушка больше не задавалась вопросом, почему её муж жестоко желал смерти их ребёнку, она не должна была себя спрашивать об этом и тогда, раньше – всё прозрачно чисто. Но раз за разом Гермиона восклицала – почему? Неужели её “грязная” кровь перевесит его “чистую”? Ведь их сын был плоть и кровь от Люциуса, неужели он действительно настолько погряз в этой глупой, бессмысленной идеологии волшебного расизма?
Две противоположности неустанно сталкивались внутри Гермионы. С одной стороны, она страстно желала повернуть время вспять и никогда не попадать на удочку Люциусу Малфою. Но другая сторона мечтала вернуться в то время, когда всё было хорошо. Два самых счастливых летних месяца, когда счастье переполняло сердце, когда мир всегда был солнечным и ярким. Гермиона отчётливо понимала, что оба её желания не осуществимы, но думать о будущем не могла. Оно пустое и бессмысленное без ребёнка и мужа. Единственный правильный выход – начать всё сначала, но Люциус не желал её отпускать. Глупо надеяться, что у этого человека где-то ещё осталась совесть, и он, раскаявшись, даст Гермионе свободу.
Дни и ночи едва ли отличались друг от друга. Вечная тьма окружала воспалённый уставший разум и не позволяла сделать глоток свежего прозрачно чистого воздуха. Медленное удушье убивало – действенно и неотвратимо. Гермиона начинала понимать значение слов “уровни боли”, потому как прошла через них все. Физическая, самая маленькая и незначительная – это скорее неопровержимое доказательство, что жизнь ещё зиждется в маленьком хрупком сосуде – теле. В который раз обхватывая свои костлявые плечи тонкими руками, Гермиона задумывалась, что же она за человек такой. Даже после всего, через что Люциус Малфой провёл её, лишь он один мог бы дать утешение, которое она искала. Гермиона должна бы бежать прочь – она именно так и сделала, послушавшись гласа рассудка – но мысли о нём всё равно преследовали её, даже если бы девушка решила покинуть планету. И чем сильнее она заставляла себя не думать о Люциусе, тем больше сопротивлялась собственным запретам.
София оказалась права. Люциус Малфой необходим, как воздух и вода. В расставании Гермиона особенно остро осознавала этот парадокс. Сбежав от него, она словно оказалась в пустыне, и каждый день в ней что-то умирает от жажды, отчаянного зноя и опустошающего душу одиночества. Всё это не укладывалось у Гермионы в голове. Как можно любить человека, которому нужно лишь твоё тело? Люциус худшее, что было в её жизни. И Люциус лучшее, что было в её жизни. И хотя только он сам и мог спасти Гермиону, она осознавала каждой клеточкой своего организма, что должна оставить в прошлом этого человека, освободиться от его пагубного влияния, сбросить с себя путы, ядовитую паутину, которой он окутал её. Сейчас вокруг пусто и безжизненно, враждебная среда для Гермионы, но она живучая и сумеет приспособиться. Без Люциуса Малфоя. Пора уже отбросить всё лишнее и просто жить.